Клянусь, что исполню...

– Дело в том, – через некоторое время сказал я, – что он может рассматривать нас как свидетелей. Он ведь преступник, правда? Иностранец, контрабандой вывозящий из нашей страны произведения искусства. А мы знаем, что он это сделал.

– Не думаю, что это должно нас волновать, – неуверенно возразил отец. – У Браунера полно друзей в высших сферах. Он только и делает, что об этом говорит.

– А мама говорит, это просто-напросто означает, что он дал взятку одному-другому из нацистских чиновников.

– А я говорю, нечего зря трепать себе нервы, – упрямо повторил отец. – Когда он с нами покончит, придут наши бумаги и мы уедем.

Я застыл на месте:

– Ты веришь в то, что говоришь, папа? Отец размеренно шагал по дорожке.

– Я должен в это верить, – произнес он, не оглядываясь.

Конечно, папа в это не верил. Все мы знали, что его крошечная империя добра и красоты безвозвратно разрушена. Он еще пытался с помощью своих связей, количество которых сокращалось с каждым днем, найти способ – любой способ – отправить за границу хотя бы маму, девочек и меня. Но я не думаю, что он действительно верил в то, что сможет добиться успеха.

В гибели нашей семьи повинен человек по имени Георг Браунер.

6 ноября 1938 года молодой еврей родом из Ганновера, учившийся в Париже, возмущенный известием о бесчеловечном обращении нацистов с его семьей, проник в посольство Германии и застрелил немецкого чиновника.

Два дня спустя Георг Браунер в последний раз пришел в наш дом. Из немногих картин, еще остававшихся в хранилище, он выбрал Годлера и Редона. В предыдущие визиты Браунер всегда следовал определенному ритуалу, однако на этот раз он явно очень спешил. Он разрешил мне помогать отцу и непрерывно нас подгонял, не забывая, однако, напоминать, что холсты нужны ему в полной сохранности. Мама стояла, сжав руки в кулаки, на верхней ступеньке лестницы, ведущей в хранилище. Я думаю, все мы уже знали, что близок конец нашего общения с Георгом Браунером. И хотя какая-то часть нашего существа, несомненно, радовалась, что мы больше никогда его не увидим, другая часть сознавала, что настоящая беда еще впереди.

– Несколько слов на прощанье, – сказал Браунер, когда мы поднялись в холл.

– Разумеется, – отдуваясь, пробормотал отец. Он никак не мог отдышаться. Обеспокоенная мама хотела взять у него из рук картину, но отец был слишком горд, слишком упрям, чтобы позволить своей жене унижаться перед вором.

– В маленькой гостиной, если вы не возражаете, – добавил Браунер.

Мама, гордо выпрямившись и высоко держа голову, ничем не выдавая тревожных предчувствий, проводила его в комнату, где он всегда – в соответствии с тем же бесконечно раздражавшим нас ритуалом – выпивал рюмку перед уходом. Его голос при этом звучал так сердечно, словно он искренне верил, что его присутствие доставляет хозяевам величайшее удовольствие.

– Вам шнапсу? – устало спросил отец.

– Нет, – ответил Браунер, когда я закрыл дверь. – Больше никакого шнапса.

Мы ждали. Обычно Браунер сидел элегантно скрестив вытянутые ноги и расслабившись, но на этот раз он остался стоять. Костюм на нем сидел по-прежнему безупречно, ботинки по-прежнему сияли зеркальным блеском, но он явно чувствовал себя не в своей тарелке.

– Сегодня я последний раз в этом доме, – начал Браунер. Он говорил пониженным голосом, словно боялся, что наш разговор кто-то подслушивает. – И я хочу сообщить вам важные новости. – Он сделал паузу. – Вы, конечно, знаете об убийстве в Париже?

– Знаем, – угрюмо сказал отец.

– По своим каналам я выяснил, – так же негромко продолжал Браунер, – что по всей Германии начнутся репрессии против евреев.

– И здесь, в Баден-Бадене? – быстро спросил я.

– И здесь. – Браунер обвел всех острым взглядом. – Мне удалось получить гарантию вашей относительной неприкосновенности. Пока вы остаетесь здесь, в своем доме, вам и вашей семье ничто не угрожает.

Наступило недолгое молчание. Отец был очень бледен.

– А что еще мы можем делать, кроме того, как сидеть в доме, герр Браунер? – В голосе мамы звучала открытая неприязнь. – Ведь мы так и не получили никаких документов на выезд.

Браунер вежливо склонил голову:

– Ваши бумаги, фрау Ротенберг, скоро прибудут.

– Вы уверены? – спросил я.

– Помнится, – вставила мама, – мы слышали эту фразу уже много раз.

– Ситуация изменилась, – сказал ей Браунер, – потому что наше общее дело закончено. Пришло время выполнить мою часть соглашения. Именно это я и собираюсь сделать. Вы получите документы, и очень скоро.

– Это очень хорошая новость. – Имануил слегка приободрился.

– Если это правда, – вставил я.

– Антон, прошу тебя, – поморщился отец.

– Я понимаю недоверие вашего сына, – сказал Браунер, – но уверяю вас, то, что я говорю, правда.

– А репрессии? – осторожно проговорил отец.

– Репрессии надвигаются. – Браунер сделал шаг к двери. – Делайте, что я сказал, герр Ротенберг. Сидите с семьей дома, пока все не кончится, и с вами ничего не случится. – Помолчав немного, он продолжал: – Может быть, слегка попугают, но мне обещали, что только для вида.

– Вы можете это гарантировать? – спросила его мама.