Кляча в белых тапочках

Толстая тетка покраснела, с запозданием сообразив, что Генка имел в виду не какого-то конкретного гражданина Васнецова, покушающегося на девичью честь бабушки, а увесистое живописное полотно, и самолично сдернула картину с упакованных в плед коленок Капитолины Митрофановны. Резная деревянная рама углом бухнулась аккурат на тонкий кожаный штиблет очередного сановитого дарителя, и тот от неожиданности и боли прямо посреди поздравительной речи взвизгнул и проорал непечатное слово, да так громко, что встрепенулась даже поникшая было бабулька.

Толпа развеселилась еще пуще.

– Слышь, Митрофановна! Вот ужо и мать твою помянули! Кстати пришлось! – дыша вчерашним перегаром, весело завопил разбитной мужик с гармошкой. – Как положено, за родителей! Ну, где тут угощеньице, где молочко от бешеной коровки? Наливай народу, не томи!

Гости загудели, как пчелиный рой, и дружно двинулись к столам, накрытым в садочке под фруктовыми деревьями. Праздничное угощение, очевидно, предоставил очередной спонсор, какой-нибудь супермаркет или оптовый продовольственный рынок, потому как традиционную кубанскую кухню на столе представляла только десятилитровая стеклянная бутыль с дымчато-голубым, как глаза юбилярши, самогоном. Гигантскую емкость плотным кольцом окружали двухлитровые пластиковые бутылки с газировкой. В качестве закуски народу предлагались тоненько нарезанные колбасы, просвечивающие кусочки рыбы на картонных подносиках, сыр, сухарики, соленое печенье и разнообразные чипсы в высоких банках с изображением усатого мужика, весьма отдаленно смахивающего на кубанского станичника.

– Тьфу ты, одна буржуйская закусь, – с неодобрением оглядев столы, изрек все тот же разбитной мужичок с гармоникой. – А ну, Любашка, давай сюды свою корзину!

Необъятная Любашка в ситцевом сарафане проворно отодвинула в сторону бумажные и пластиковые тарелки с тонкими до прозрачности мясными нарезками и торжественно выложила на скатерть увесистый сверток. Развернула отстиранный до белизны миткалевый рушник и под одобрительный гул голосов достала из него толстый шмат аппетитного бело-розового сала с мясными прожилками.

– А у меня кокушки, – похвалилась тетка, похожая на Любашку, как двойняшка, только одетая иначе, в цветастый халат.

Откуда-то из-за спин заинтересованной публики к ней по рукам приплыла покрытая льняной салфеткой плетеная корзинка. Баба выгребла из нее и горстями высыпала на стол вареные яйца – крупные, остроносые, со скорлупой цвета ряженки, а затем вытащила из той же корзины трехлитровый баллон с солеными огурцами.

Мужики одобрительно загомонили, бабы деловито захлопотали вокруг стола, и уже через несколько минут скатерть сплошь покрыли крепкие ярко-красные помидоры, пучки искрящейся росой зелени, сваренные в «мундирах» розовые картофелины, щетинящиеся крупными зубчиками головки чеснока и многочисленные и разнообразные домашние пирожки: с мясом, с сыром, с картошкой, капустой, яйцами. Тарелки с «буржуйской закусью» задвинули на дальний край стола, поближе к городским гостям. Тоскливо поглядывая на остро пахнущее чесночком нежное сало, спонсоры и иже с ними вяло поклевывали хрустящие чипсы и кружевные ломтики сыра и копченой колбаски, от жары быстро темнеющие и сворачивающиеся в трубочки.

– Ну, с именинницей нас! – возвестил гармонист, первым опрокидывая стопку с самогонкой.

– Ты только посмотри, как ее скукожило! – толкнул меня локтем в бок Генка, уплетающий сочащийся красным вишневым соком домашний пирожок размером с лапоть.

– Кого? – не поняла я. – Капитолину?

– Капитолину – это само собой, – кивнул Генка. – Но я тебе про тетку Ваську говорю!

Я посмотрела в направлении, указанном надкушенным пирожком, и увидела толстую тетку, проводившую официальную часть мероприятия. Теперь, когда Генка назвал ее, я узнала редакторшу одного из городских телеканалов, Василису Никитишну, в узких кругах прозываемую просто теткой Васькой.