Клевые

вцепилась в меня и просит: "Разрежь антихриста! Загляни, от чего кончился и бумажку дай! Чтоб в ней все прописано было. Не тосживут меня со свету родственники старого! Они еще до смерти деда болтали, что я его толкаю на погост?" А зачем? С дедом все веселей! Хоть было на кого поворчать? — не поверил старухе. Она слезами зашлась. Мол, жила с этим дедом всего две зимы. Он дом на нее оформил, все ей завещал. А детям — ничего! Родню обошел. Все потому, что в лихую минуту бросили и не помогли. Тот чуть с голода не умер. Но тут она — старуха — нашлась. Накормила, отмыла, отстирала, обогрела деда. И жили они тихо и ладно. Сами ни к кому, к ним никто не приходил. Дедок и впрямь трудягой, спокойным был. Да вдруг старшая невестка нагрянула. Вспомнила старика. Захотела сына своего — старшего внука к деду прописать! Враз не созналась. Стала увозить его к себе в гости. И там угощала деда. Тот домой еле доползал. Но уже пехом. Старуха поначалу терпела, а потом скрипеть начала, деда бранить, невестку. Мол, зачем человека губите? Родня и взвилась! Враз напомнила о себе. Стали увозить старика чуть не каждый день. Он был податливым, отходчивым мужиком. И простил родню за застольем. Оставалось немногое — переделать завещание на дом. И человек уже склонялся к тому. Даже ее, старуху, в тот вечер обругал ни за что. Пьяный был. А под утро плохо ему стало. Вызвала бабка неотложку, а она пока приехала, дед уже кончился. Даже прощенья у старухи попросить не успел. С родней не попрощался. Стали его к похоронам готовить, тут родня вороньем налетела. Давай старую во всем винить. Убийцей называть.

— Ну и сволочи! — не выдержала Оксана.

— Вскрыл я старика! К тому времени и за моргом уже толпа собралась. Вся родня примчалась. Морг в кольцо взяла, как в осаду. Орут так, что стол под покойником дрожит. Во все окна морга заглядывают. Старухе грозят.

— От чего он умер, дедок тот?

— Сердечная недостаточность! Его давняя болячка! И дело тут не в выпивках, не в бабке! У каждого человека свое время на земле определено самим Богом! Я им всем так и сказал. Ушел старик от всех разом. Надоела ему расчетливая суета родни. В какой-то момент понял, что не он сам — лачуга понадобилась. Горько стало. Осознал, что сиротой свой век коротал. И не выдержал… Людям это не дано понять… Вот только старуха! Уж не знаю, с горя или с радости поставила узелок в углу морга, попросила покойного помянуть. Я о нем не сразу вспомнил. Вчера перед уходом. Забрал его. Вот видишь, сколько тут всего! — выложил на стол жареную курицу, вареные яйца, сыр и сало. Даже бутылку водки бабка не забыла вложить.

— Ты для этого меня звал? — удивилась Оксанка.

— Нет, конечно. К тебе у меня разговор особый.

— Только разговор? Ради этого спозаранку сдернул! Я даже кофе не успела проглотить! — посетовала баба.

— Успеешь! Давай ко мне ближе, зазноба моя сонная! — притянул к себе Оксанку, прижался к ней усталым плечом.

— А знаешь, уходя от морга, родня деда примирилась с бабкой. Та согласилась прописать в доме внука старика. Выходит, не разучились люди прощать друг друга. Это хорошее качество. А ты, как считаешь? — заглянул в глаза.

— Смотря что прощать! Не все забыть можно! Кое-что до смерти в памяти останется! — дрогнула всем телом.

— Всю жизнь носить в себе злобу? Помилуй, Ксюшка, да ты половину отведенного тебе не проживешь. Сама себя на тот свет загоняешь, дурочка!

— А мне и половины много! Зачем она — жизнь, если в ней верить некому?

— Ты пыталась?

— Я же рассказывала тебе! Отец предал. Парень — тоже… — отодвинулась баба, потянулась за сигаретой.

— Парня поняла, как я слышал. И даже простила! Остается отец! Его ты считаешь негодяем!

— А кто же он по-твоему? Не только меня! Он память о матери изгадил! Изменял ей — живой. И мертвую опозорил'. Не мог года прожить вдовцом. Так все порядочные люди делают! — покатились слезы.

— Ты винишь его за распутство? А чем сама лучше? Тоже года не прошло, как на панель пошла! Институт бросила, ушла из общежития, пошла по рукам! Разве ты не опозорилась? Другого выхода не было, говоришь? Ложь все это! Могла, как другие девчонки, детей присматривать, ухаживать за стариками. В конце концов — устроиться дворником! Не захотела! На легкий хлеб пошла!

— Гад! Сволочь! Ты еще мозги сушишь. Да я всю Москву обошла! Желающих работать полно, да оплачиваемой работы не было!

— хотела вскочить, но Петр Иванович удержал.

— Не спеши убегать, зазноба! Не гордись своим нынешним! В нем черноты куда как больше, чем у родителя. Он один раз оступился, за что жестоко наказан! Ты каждый день на обе ноги хромаешь! Ему вслед только ты плюнешь! Тебе — весь город! Вот и посуди сама, кто из вас дерьмо? Ты ему простить не можешь? А тебе можно простить твое падение? — смотрел Оксанке в глаза холодно, жестоко.

— Если я такая, зачем спал со мной? Зачем зовешь? Сам лучше?

— С тобой не я один был! Половина города! Я от общего числа

— пылинка в буре!

— Чего ты хочешь от меня? Отпусти! — вырвала плечо.

— Хочу немногого! Ты знаешь, я не умею и не люблю кривить душой!