Клетка и жизнь

вакуолей, а Вирхов скорее всего был троцкист. Физиология и патология были как бы павловскими, хотя Иван Петрович, наверное, и в страшном сне не видел то, что из его трудов сделали Быков, Курцин и прочие новаторы. Вкратце дело сводилось к тому, что всем организмом и каждой клеткой в отдельности руководит центральная нервная система наподобие того, как Центральный комитет КПСС руководит каждым рабочим и колхозником. Такой вот был, как сейчас говорят, бэкграунд моего образования.

Со 2-го курса я начал работать в студенческом кружке на кафедре гистологии. Там занимались, конечно же, морфологией нервной системы, и нас весьма неплохо научили окрашивать нервную ткань серебрением. И вот, когда мы начали проходить на 3-м курсе патологию, у меня возникла идея продемонстрировать миру роль нервной системы в возникновении опухолей. Не знаю, почему именно опухолей, но это была идея фикс. Где-то чего-то я начитался и поставил эксперимент века: у крыс перерезал нервные стволы, идущие к левому ряду молочных желез, а потом имплантировал им под кожу пилюли с эстрогеном, который вызывает в этих железах опухоли. Через несколько месяцев появились опухолевые узелки, но разница между денервированным левым рядом и сохранным правым была совсем не такая, как предполагала теория. Эксперимент века рушился на глазах. Нужен был совет профессионала, но в нашем институте таковых не было. Я стал рассылать письма с фотографиями препаратов всем онкологам, о которых знал или слышал. Ответил только Лев Манусович Шабад, пребывавший тогда после разгрома его московской лаборатории в научной ссылке в Ленинградском институте онкологии. Его ответ пришел неожиданно быстро: «Картинки Ваши не очень вразумительны, но приезжайте, привозите стекла, посмотрим».

Надо ли говорить, что я тут же оставил лекции на попечение друзей, а практические занятия на отработки и помчался в северную столицу. Человек, в кабинет которого я был допущен, видимо, долго сидел за микроскопом. Когда я вошел, он встал и с удовольствием потянулся, да так, что разлетевшиеся в стороны полы халата открыли его весьма плотную фигуру. После детального расспроса об эксперименте он стал смотреть препараты и выражение профессорского лица не оставляло сомнений в том, что следует готовиться к вылету. Однако ничего подобного не произошло, хотя качество препаратов и мои диагнозы получили зубодробительную оценку без всяких скидок на молодо-зелено и провинциальность. Это было великолепно!

Дальше на пути в аспирантуру было много всякого, в том числе два года в Вяземской горбольнице на должности прозектора и судмедэксперта, собственный виварий в морге, эксперименты по канцерогенезу в печени мышей на тему, полученную от Льва Манусовича, и игольное ушко, через которое шел путь в Институт экспериментальной и клинической онкологии АМН СССР. Невероятным стечением обстоятельств я был зачислен в 1961 году аспирантом в Отдел химического канцерогенеза.

Первое, что я увидел в вестибюле корпуса на 3-й Мещанской, был человек с блестящей от пота лысиной, который, пятясь назад по ступенькам, разворачивал красную с зелеными краями ковровую дорожку. Это, как я узнал после, комендант Бабенко готовился к визиту иностранной делегации.