Клеопатра

До нас дошло совсем немного египетских надписей, в которых упоминается имя царицы Клеопатры VII. Это или надписи на монетах, или надписи, имеющие непосредственное отношение к сложной обрядности культа египетских божеств. Характер этих надписей — совершенно официальный. И тем не менее из них возможно извлечь некоторую полезную информацию. Например, о том, что Марк Антоний не играл в Александрии роль царя, или о том, что Клеопатра не называла своего первенца, старшего сына, Цезарем. Но уже вскоре после гибели Клеопатры началось сотворение мифа о роковой чудовищной женщине, безудержно преданной наслаждениям губительнице мужчин. Клеопатра постепенно становилась олицетворением принципа «jouissance feminine» — своего рода «реализованности женского наслаждения». Причём это самое «наслаждение» неразрывно связывалось с брутальным сексом и смертью... Именно такою Клеопатра предстаёт в текстах Светония, Плутарха, Иосифа Флавия и других писателей поздней античности. Именно в образе «женщины вамп», «роковой авантюристки» Клеопатра укореняется в системе европейской образованности и — предельно мифологизированная — становится — уже в девятнадцатом веке — достоянием массовой культуры.

Впрочем, ещё задолго до наступления девятнадцатого столетия образ Клеопатры интерпретируется в европейской культуре в границах от «благородной героини» до «нарушительницы правил нормальной жизни», то есть фактически правил и законов патриархатного общества, мужской цивилизации. Исполненной благородства и одновременно — страстной «распутницей», роковой «цыганкой» предстаёт Клеопатра в трагедии Шекспира «Антоний и Клеопатра» (1607 г.).

Знание анекдотов о Клеопатре — неизменная принадлежность женской образованности, над которой иронизируют мужчины, получившие «настоящее», не поверхностное образование. Не случайно в незавершённой повести Пушкина «Египетские ночи» общество русских аристократов, собравшееся послушать импровизатора, предполагает дружно, что тема «Клеопатра и её любовники» предложена, конечно же, особой женского пола! К женщинам-читательницам, иронизируя над их представлениями об истории, обращается и французский писатель Теофиль Готье в новелле «Ночь, дарованная Клеопатрой» (1838 г.): «Нашим читательницам, пожалуй, будет любопытно узнать, как была одета царица Клеопатра, вернувшись из храма в Гермонтисе...» Иронически относится к романтизму княжны Зинаиды трезвомыслящий врач Лушин в повести Тургенева «Первая любовь» (1860 г.):

— На что похожи эти облака? — спросила Зинаида и, не дожидаясь нашего ответа, сказала: — Я нахожу, что они похожи на те пурпуровые паруса, которые были на золотом корабле у Клеопатры, когда она ехала навстречу Антонию. Помните, Майданов, вы недавно мне об этом рассказывали?

Все мы, как Полоний в «Гамлете», решили, что облака напоминали именно эти паруса и что лучшего сравнения никто из нас не приищет.

   — А сколько лет было тогда Антонию? — спросила Зинаида.

   — Уж, наверное, был молодой человек, — заметил Малевский.

   — Да, молодой, — уверительно подтвердил Майданов.

   — Извините, — воскликнул Лушин, — ему было за сорок лет».

Да и сам «законодатель» европейского романтизма Байрон интерпретирует тему «Клеопатра» с достаточной долей иронии в «Стансах, написанных у Амвракийского залива» (1809 г.):

Я вижу Акциум. Над ним
Луна сияет величаво...
Здесь Египтянке отдал Рим
Своё владычество и славу.
Здесь сотни воинов лежат
На дне лазурного залива.
Здесь был венок героя смят
В угоду женщине красивой...

(Перевод Т. Гнедич.)

Своеобразную квинтэссенцию иронического отношения к представлениям носителей массовой культуры о Клеопатре мы находим в рассказе американского писателя О’Генри (1862-1910) «Негодное правило». Дочь провинциального ресторатора Айлин и её кавалеры ведут «умный» разговор:

— Во все века, мисс Хинкл, — сказал я, — несмотря на то, что у каждого из них была своя поэзия, своя романтика, люди всегда преклонялись перед умом женщины больше, чем перед красотой. Даже, если взять Клеопатру, то мы увидим, что мужчины находили больше очарования в её государственном уме, чем в её наружности.

   — Ещё бы, — сказала Айлин. — Я видела её изображение — ну и ничего особенного. У неё был ужасно длинный нос.

   — Разрешите мне сказать вам, мисс Айлин, — продолжал я, — что вы напоминаете мне Клеопатру.

   — Ну что вы, у меня нос вовсе не такой длинный, — оказала она, широко раскрыв глаза, и изящно коснулась своего точёного носика пухленьким пальчиком.

   — То есть, я... я имел в виду, — сказал я, — её умственное превосходство!

   — Ах, вот что! — оказала она, и затем я тоже получил свою улыбку, как Бэд и Джекс».