Клеопатра

Консул отправился из Александрии не в Рим, а совсем в другую сторону – воевать против боспорского царя Фарнака. В этом был свой резон. Поняв, что в Риме разлад и решив использовать его в своих целях, Фарнак поспешил вернуть захваченные Помпеем земли. Этого Цезарь допустить никак не мог. Его война с Помпеем никак не касалась завоеваний Республики, и гибель второго члена триумвирата вовсе не означала, что Цезарь отдаст и его завоевания.

Фарнак чувствовал себя уверенно, в его распоряжении была страшная сила – боевые слоны! А еще невиданное оружие – боевые колесницы с прикрепленными к ободам колес острыми клинками. Если честно, то легионеры и сам Цезарь в первые минуты испытали ужас при виде блестящих клинков, но справиться со страхом удалось быстро, а слоны испугались большого количества полетевших в них камней из пращей, сдали назад, основательно потоптав собственных солдат.

В результате победа получилась быстрой и довольно легкой. В Рим отправилось сообщение: «Veni, vidi, vici» – «Пришел, увидел, победил». Коротко и ясно, как в насмешку над погибшим Помпеем, который в свое время праздновал триумф изза победы над Фарнаком. Фарнаку снова удалось бежать, но его убили уже в собственном царстве.

Цезарь мог возвращаться домой победителем, уничтожен Помпей, под его властью Египет, разбит Фарнак. Он выполнил гораздо больше, чем даже рассчитывал.

Молодой легионер проявил в бою завидную храбрость и был награжден Цезарем за это дорогим оружием с золотой отделкой, а вот двум ветеранам, наставлявшим его на борту судна, не повезло: одному отрезало ноги теми самыми страшными клинками, а второго зарубили в пылу схватки. Но такова судьба легионера, не все возвращаются из боя.

После полуторагодичного отсутствия легионы Цезаря возвращались в Рим.

Он никогда не думал, что по Риму можно так соскучиться! Ведь уже столько раз уезжал и надолго, но тут впервые осознал, что без Города не может жить. При виде простых плит Аппиевой дороги защемило сердце. «Старею», – подумал Цезарь. Хотелось соскочить с колесницы и погладить эти камни руками. Не в торжественном строю на колеснице, а ногами обойти все кривые улочки Рима, вспоминая, за каким поворотом что находится… Клеопатра права: его единственная и вечная любовь – Рим и ради этого Города он готов отдать все богатства мира.

Ворота Аппиевой дороги широко распахнуты, а как же иначе – ехал триумфатор, единственный из оставшихся в живых членов триумвирата, нынешний хозяин Рима! А триумфатор крутил головой, вспоминая: вон там на углу маленький фонтанчик со всегда прохладной водой, еще мальчишкой он бегал к нему набрать воды в рот, чтобы потом выдуть на сестру Юлию, вызвав у той возмущенный и одновременно довольный визг. Там обычно сидел торговец книгами, он немыслимо задирал цену, прекрасно зная, что Гай Юлий выложит любую, но и Цезарь не промах, он отправлял покупать своего раба, а хитрый торговец намеренно подсовывал глупому рабу чтото похожее, но не то, приходилось обменивать, доплачивая еще больше.

Тесное, суетливое сердце Города – форум – привычно заполнен людьми. Там всегда толчея, даже когда нет никаких праздников или шествий, гомон людских голосов не слышен только ночью. Вообще многоголосье для Рима привычное состояние, великое множество людей, рожденных вне Города, всяк на свой лад коверкали латынь. Иногда сами римляне ворчали, что скоро послушать настоящую латынь можно будет лишь в храмах. На эти замечания обижался Цицерон, без ложной скромности считавший свою латынь образцовой.

Сейчас даже Цицерону Цезарь был несказанно рад, оратор тоже неотъемлемая часть Города. Знакомые крики, знакомые запахи, знакомая суета… Он вернулся домой, туда, где родился и вырос, где его сердце.

Цезарь пока не собирался праздновать триумф, поэтому запросто отправился к своему дому. Навстречу выбежала уже предупрежденная рабами Кальпурния, ее глаза горели радостью встречи, а он искал и не находил чтото другое. Немного погодя понял, что именно – хотелось увидеть и желание его, простое женское желание объятий и страсти. Не было, Кальпурния необыкновенно добропорядочна и скромна, она не страдала от невозможности сбросить с него одежду, впиться губами в его губы, прильнуть к его телу. А если и страдала, то очень глубоко и молча, никогда не показывая этого мужу даже ночами на супружеском ложе.

Когдато женившись, он в первую же ночь понял, что всегда будет изменять жене не потому, что она некрасива, а потому, что не чувствует в добропорядочной патрицианке желания его как мужчины. Кальпурния послушна его страсти и только… Невольно пришло сравнение с Клеопатрой, царица наверняка бы уже утащила любовника на ложе, на ходу снимая с него тунику. Даже Сервилия, и та уже потребовала бы страстного поцелуя. Но не Кальпурния…