Клеменс

Но кто с этим правом считается?

Если бы можно было сразу – ну не сразу, так через два десятка лет после рождения – подать на своих родителей в суд. Чтоб это было более-менее отработано: они – на своих, ты – на них, твои дети – на тебя. Хотя, если подумать, именно это в той или иной форме и происходит. За исключением редчайших случаев.

Мой случай не попал в разряд исключений.

Я подаю на своих родителей в суд и публично утверждаю (положив ладонь на учебник психиатрии – потому что на что же еще класть?) – и публично утверждаю: я пал жертвой того, что в комнатешке, где им как-то пришлось заночевать вместе, не оказалось лишней раскладушки.

Требовалось две, по числу ночующих, а в наличии была одна. Мой будущий папаша (который, повторяю, вовсе не хотел им становиться), собрав воедино скромные крохи своего джентльменства, неискренне лег на пол. Но на полу-то было ой как несладко! И он, с позволения обладательницы раскладушки, лег рядом. Но даже и на этом отрезке все еще могло обойтись! Потому что оба моих производителя обладали такой послевоенной худобой, что на раскладушке, после передислокации на нее особи мужского пола, еще оставалось полно свободного места. Так что мой будущий родитель взобрался на мою будущую родительницу вовсе на потому, что не помещался на раскладушке. Но даже и на том этапе было еще не поздно! Однако моя производительница, знавшая основы высшей математики и наивная, как корова, была твердо убеждена, что дети получаются от поцелуя в губы – ну, это, конечно, при условии, если поцелуй происходит ровно в полночь. Однако мой будущий папаша залез на нее в три часа ночи, и она успокоилась – хотя на всякий случай целовать себя и не позволила: береженого Бог бережет.

Но и тут, и тут было еще не поздно, Клеменс! О, "свобода мертворожденного!" Благословенно общество, легализующее аборты, разводы и эвтаназию! Человек имеет священное права не мучиться – и не мучить других. Однако царствовавший тогда правитель категорически запретил медикам и аптекарям ликвидировать незарожденных, недорожденных и нерожденных: у него была острая потребность убивать самому, причем именно рожденных, а затем доросших до осознанного страха пыток, голода, смерти – так что ему позарез нужен был бесперечь поставляемый материал.

От этого всего и получился я. ("Я, я, я – что за странное слово!")

Ну а дальше была педагогическая поэма… Не мы первые…

Вот так, значит, по Макаренко-Песталоцци: гнобить и гнобить свое дитятко, пока гнобится, топить и топить его в экскрементах, пока топится, а лишь только онo вырастет для самостоятельной жизни, только вынырнет для единого осмысленного вдоха, свалиться к нему на руки – инсультными стариками с синими выпростанными языками.

Чтоб не вдохнул, не продыхнул уже никогда.

Связь поколений.

Преемственность.

Моим родителям со мной не повезло. Я не пришелся им в масть. Думаю, для них был бы куда милей торговец селедкой – тогда мамаша могла бы беспрерывно наслаждаться своим превосходством, а папаша – без всяких ограничений сливать в него свои сальные анекдоты. Торговец селедкой был бы им как раз, что называется, и в кость, и по зубам. Однако у них не хватило куражу снова сыграть в детопроизводящую рулетку (они и в первый-то раз не решились бы, если б, см. выше, не дефицит спальных мест) – так что им пришлось без малого тридцать лет (уже порознь, в разводе) ждать второго шанса. Когда родился внук, то есть мой сын, они поняли, что им наконец можно во все горло радостно прокричать: "Бинго!" Ибо: возлюби врагов своих, но еще сильнее – врагов своих врагов. То есть: сын сына, пьющий из сына все его соки – враженок вражины, – и есть по определению отрада деда-бабушкиной души, именины сердца. Таким образом, в соответствующем месте кровно-родовой цепочки мои родители полностью и бесповоротно заменили меня – моим ребенком, то есть своего сына – своим внуком. (Чем дальше, тем яснее я чувствую, что моя конкретная жизнь – как звено в цепочке поколений – была проходным – полуфабрикатным – продуктом, использованным моими родителями для получения окончательного, наконец-то устроившего их результата.) И вот когда я понял, что меня со всеми потрохами выбили из цепи единокровно-единоутробного родства – и я, выпав из нее, как бракованное звено, рухнул, собственно говоря, в никуда, оглушенный и плохо соображающий, я стал судорожно озираться в инстинктивной надежде какого-то другого человеческого соединения – и взгляд мой, заплутав и озябнув в пустом пространстве, наткнулся на мою жену.

Я, воинствующий ретроград, не люблю курящих женщин. В нашем отечестве (где зело целеустремленный государь когда-то насаждал сию мелкодушную слабость – по логике абсурда – плеткой и кулаками) почти невозможно встретить хоть пару таких дымозависимых дам (еще реже, чем "пару стройных ног"), у которых их дымозавешивание выходило бы естественно, не говорю уже – элегантно.