Клеймо. Листопад. Мельница

Между тем военные действия вступили в новую фазу. Лейла и Неджла уже открыто предъявили свои требования: по какому праву их держат взаперти? Вон другие девушки живут в свое удовольствие: гуляют, танцуют, развлекаются. Так почему же они, бедные, должны мучиться в этом аду? Свой дом они называли отныне только «ад»! Разве они не молоды? Разве им не хочется бывать среди людей? Выезжать в свет, веселиться, танцевать!.. Что взамен могут предложить родители? Какую жизнь они им уготовили?.. Да, да! Их дом — словно тонущий корабль. Медленно, но верно он идет ко дну.

Каждый хочет спастись! Так почему же им не дают самим о себе позаботиться? Не пора ли освободить их от опеки? Предоставить им свободу, а они уже сами найдут себе подходящих мужей. Теперь сваты не ходят и не стучатся в дверь, спрашивая: «А нет ли у вас невест на выданье?» Не те нынче времена…

Али Риза-бей больше не предавался «педагогическим» раздумьям, не упрекал себя за просчеты, допущенные в воспитании дочерей. Не все ли равно, правильно или неправильно воспитывал он, скажем, Фикрет… Внутренняя сущность человека заложена в нем при рождении, рано или поздно она проявится… Человеческую натуру не переделаешь…

Теперь он уже не приписывал воспитанию и образованию чудодейственной силы. Он сознавал собственную беспомощность, но иногда все же пытался вызвать дочерей на откровенный разговор. Улучив минуту, он приходил в комнату к Лейле и Неджле и начинал изливать Душу.

Но разве им что-нибудь втолкуешь?! Хоть криком кричи, хоть плачем плачь; они ничего не слышат и слышать не хотят!.. Вот они, его дочери, можно дотянуться до них, — а как далеки они от него! Совсем в другом мире, дальше самых далеких звезд.

В эти минуты Али Риза-бей с состраданием глядел на дочерей, словно перед ним были жертвенные овцы, — и сердце его обливалось кровью.

XIV

Ад!.. Это слово, однажды вырвавшееся из уст Лейлы, а может быть, и Неджлы, вошло в обиход. Теперь все, даже маленькая Айше, не называли родной дом иначе как ад!.. И все же в этом аду, где война не утихала, каждый день устанавливалось получасовое перемирие во время ужина… Споры и ссоры, слезы и истерики прекращались, и целых полчаса в столовой снова царили, как в старое, доброе время, тишина и согласие. Этим чудом они были обязаны Шевкету. Все в этом доме относились к нему с уважением и любовью. Возможно, только потому, что он один держался в стороне от семейных распрей. А может быть, и потому, что от перебранок, от бесконечных ссор, продолжавшихся с утра до вечера, все уставали и нужна была хоть какая-то передышка…

И когда наступал час ужина, все переставали сердиться, дуться и хмуриться, все старались как можно любезнее разговаривать друг с другом.

Но потом что-то случилось и с Шевкетом. Его словно подменили, он не улыбался и не шутил, как прежде, за столом. Все чаще и чаще сидел он задумавшись, подперев голову рукой, и на лице его была написана тревога.

Сначала Али Риза-бей полагал, что во всем виновата керосиновая лампа, — это от ее тусклого света сын выглядел постаревшим, а глаза его будто провалились. Но потом отец заметил, что его мальчик уже и разговаривать стал иначе.

Рассказывая о чем-либо с обычным для него воодушевлением и темпераментом, Шевкет вдруг умолкал и сидел поникший и грустный. Может быть, сынок слишком устает на работе?

Сколько раз Али Риза-бей порывался высказать свое беспокойство жене, но не осмеливался. С Хайрие-ханым невозможно ни о чем разговаривать: если она чувствует, что муж чем-то обеспокоен, то ей ничего не стоит сказать назло такое, от чего потом долго в себя не придешь. Однако на этот раз Хайрие-ханым обратилась к нему сама.

* * *

Вечером Али Риза-бей сидел около мангала с книгой в руках и дремал. Было уже поздно. Неожиданно открылась дверь.

— Ты еще не лег? — поинтересовалась Хайрие-ханым, входя к нему. — Что-то очень холодно у тебя. Ты не замерз? — с лицемерным участием спросила она.

Она разожгла мангал, заткнула бумагой щель в окно и только потом обратила взор на Али Риза-бея.

— Ну-ка, сними халат, я залатаю дыру.

Прежде чем взять халат, женщина сняла с постели одеяло и набросила его на плечи мужу.

Но столь необычная заботливость жены не растрогала Али Риза-бея. Все это неспроста! Хайрие-ханым что-то задумала! Видимо, недаром она бродит среди ночи по дому и, против обыкновения, старается всячески ему угодить? Он невольно вспомнил старые времена, когда они держали служанок. Жена всегда их понукала, ругала последними словами. А потом вдруг ее как будто подменяли, она становилась ласковой, обходительной, словно разговаривала не со служанкой, а с почетной гостьей. На следующий день все выяснялось: служанку выставляли за дверь…

Поэтому Али Риза-бей был уверен: что-то стряслось и за эту ласку придется наверняка расплачиваться. Ждать пришлось недолго. Его халатом жена занималась не более двух минут.

— Я хотела с тобой, Али Риза-бей, посоветоваться. Дело серьезное, — начала она издалека. — Одной мне ничего не придумать… Я только что от Шевкета, у нас с ним был долгий разговор…