Клеймо. Листопад. Мельница

— Я так и знала! — вскрикнула Ведия-ханым, даже не скрывая своего волнения. — Наверное, мы вас вообще больше не увидим. Я изобразил удивление и натянуто рассмеялся:

— Это почему же? С какой такой стати? Ведия-ханым даже не улыбнулась.

— Из-за этой дурацкой истории сегодня вечером.

— Какой истории?.

— Не надо притворяться, прошу вас. Почему вы ему не ответили? Не поставили его на своё место?

— Кто? Я? Но простите меня, ханым-эфенди, а кто я такой? Учитель, которому платят жалованье. Разве учитель имеет право быть невежливым с гостями своего хозяина? Что гости захотят, то он и должен делать. На то их право. Разве не так?

— Вот видите, я же говорила. Хоть вы и кажетесь покладистым, но на самом деле вы очень самолюбивы.

О, Ведия-ханым была совсем не той робкой и тихой женщиной, за которую я её до сих пор принимал. Хрупкое тело её, плотно обтянутое платьем, трепетало; глаза горели страстью.

Наступило томительное молчание.

— С вашего разрешения, ханым-эфенди, я пойду.

— Завтра мы ещё увидимся с вами?

— Я должен буду уехать рано.

— Дети вас полюбили.

— Я тоже к ним привык.

— Они будут очень огорчены.

— Я тоже. Они для меня стали родными… Я всегда их буду помнить. Вас я тоже никогда не забуду. Всю жизнь я буду вам признателен за внимание, за всё, что вы для меня сделали.

— Иффет-бей, я хорошо понимаю, как оскорблено ваше самолюбие. И всё же, несмотря на это, я прошу вас остаться.

Я молчал.

-∙ Вы поняли почему?

На её длинных опущенных ресницах блеснули слёзы.

— Хорошо, я останусь, — глухо проговорил я, с трудом переводя дыхание, словно мне не хватало воздуха. — Что мне теперь оскорбления!

Глава двадцатая

Это была моя первая любовь. Конечно, и до этого я влюблялся — мимолётная, быстропроходящая детская влюблённость, — какая юность проходит без увлечений! Но ни одно из них не коснулось моего сердца.

Я полюбил Ведию чистой юношеской любовью. Я жил как во сне, ничего не видя и не замечая. Всё, что происходило вокруг, потеряло всякий смысл. Мир перестал для меня существовать, он должен был лишь обрамлять эту удивительную любовь. Для этой любви рождались и умирали дни, сменялись времена года.

Мы встречались по ночам на морском берегу. Я вылезал из окна своей комнаты, прыгал прямо на набережную и шёл к развалившемуся сараю, где хранились лодки. Там я ждал Ведию.

Она стала беспечной и отчаянной, как пятнадцатилетняя девчонка, не признавала никаких опасностей, хотя нас всегда могли заметить.

Помню, как однажды ночью нас чуть не до смерти напугала залаявшая в саду собака. Пальцы Ведии, которые я сжал в своей ладони, были ледяными. И когда собака уже замолчала, мы долго ещё прислушивались к ночной тишине.

В ту ночь Ведия впервые высказала мне свои опасения:

— Нихад спит в отдельной комнате. Обычно он не просыпается по ночам, но кто его знает, — вдруг проснётся. Хватится, начнут искать в доме, а меня нет.

Подобные опасения меня не оставляли с первой нашей встречи. Однако на этот раз я постарался её успокоить:

— Ничего страшного. Подумают, ты вышла в сад подышать свежим воздухом.

— А если станут разыскивать? Придут сюда?

Я показал на тёмные воды, плескавшиеся у наших ног, и торжественно произнес:

— Тогда. Тогда я бесшумно брошусь в воду. Ты останешься здесь одна. И никто тебя не заподозрит.

Ведия сочла мои слова за шутку. Но я был искренен. Я рассказал ей легенду о мельнице в Дамладжике, а потом торжественно поклялся, что ради неё готов пожертвовать собою, как тот крестьянский парень, который ценой жизни спас честь любимой женщины.

Я вспомнил об Исмаиле и Айше ещё во время нашей первой встречи на берегу моря. Всё складывалось у нас, как в той легенде, — эта мысль, словно навязчивая идея, с каждым днём всё глубже укоренялась в моем сознании. Наша любовь была безнадёжной, и на лучший исход я и не мог рассчитывать. В сущности, я с детства привык думать о самопожертвовании, и готовность к этому была у меня в крови. Любовь потрясла меня до глубины души, чувства мои уже не вмещались в моём сердце, вот почему меня томила безумная жажда самопожертвования.

Глава двадцать первая

Прошло четыре месяца, как мы впервые встретились в саду и признались друг другу в любви. Чем я смог понравиться Ведии? Уже потом я понял это. Такая тихая на вид, безропотная и даже болезненная, она на самом деле была гордой и впечатлительной. Джемиль Керим-бей не понимал, да и не пытался её понять. И она не любила своего мужа; больше того, она ни капли не уважала его, считая Керим-бея хитрым, самодовольным и вульгарным грубияном. Она не раз повторяла, что он, дескать, не человек, а настоящая марионетка — уже несколько лет они жили врозь. Ведия рассказала мне о Джемиле Керим-бее много такого, о чём я и не подозревал: о его бесчисленных любовницах, пьянстве и распутстве, — она говорила об этом спокойно, без всякой горечи, словно её всё это не касалось.

Однажды я спросил её, за что она могла полюбить такого заурядного, такого недостойного человека, как я, к тому же ещё совсем некрасивого, — и рисковать своей репутацией, своим положением.