Клаузевиц

Попытка выхолостить труд Клаузевица была произведена в Германии в семидесятых годах XIX столетия, когда в Берлинской военной академии решительный верх одержала историческая школа, занимавшаяся лишь анализом частных случаев, строившая лишь фундаменты и боровшаяся с тенденцией к обобщениям. Среди профессоров академии блистали такие консерваторы, тормозившие всякий шаг вперед, как Шерф и Богуславский. Глубокая диалектика Клаузевица колола им глаза. Поэтому их коллега, Блуме, впоследствии авторитетный писатель, решил оказать Германии услугу — написать труд по стратегии, который представлял бы по существу капитальный труд Клаузевица, но с выхолощенной диалектикой и переведенный на рельсы мышления исторической школы. Клаузевиц был обвинен в туманности, которая дает возможность различных толкований, в излишке философии и, главным образом, в распространении яда диалектической логики.

Труд Блуме представляет собой обработку его лекций 1875–1879 годов. Первое его издание относится к 1882 году. Оно исправлено по ремаркам Мольтке-старшего, согласившегося просмотреть рукопись. Так как сам Мольтке никогда не соглашался изложить свои взгляды на стратегию в виде стройной стратегической теории, то труд Блуме «Опыт стратегии» появился в 1882 году в ореоле стратегического авторитета Мольтке и долгое время являлся признанным германским изложением стратегии [26].

Предание гласит, что сам Мольтке жаловался, что для него чтение рукописи Блуме представляло величайшую трудность, так как от скуки, одолев одну или две страницы Блуме, он не мог удержаться от сна.

И это замечание престарелого полководца очень верно. Скукой веет от Блуме. Диалектика составляет не внешний облик мышления Клаузевица, а тесно связана с существом его учения. Клаузевиц с выхолощенной диалектикой — это мертвый Клаузевиц. И стратегия Блуме — это мертвая стратегия. Работа Блуме дала рассыпанную храмину отдельных принципов, из коих каждый снабжен большим количеством оговорок, примечаний, исключений. Блуме обратил учение в справочник. Листы его стратегии скреплены брошюровщиком, но отсутствует стержень, который должен был бы соединять в одно целое его идеи.

Внимание к Клаузевицу особенно ослабело после побед над Францией в 1870 году и начало возрождаться уже после 1905 года; особенно оно возросло во время мировой войны. Пытаясь использовать те или иные мысли Клаузевица, фашизм теперь творит над Клаузевицем новую расправу: он перерабатывает его в фашиста, он денатурирует Клаузевица-философа с ясно оторвавшимся от узких интересов Пруссии мышлением, понявшего характер войн эпохи буржуазной революции, великого почитателя военного искусства Наполеона, без жалости бичевавшего феодальные пережитки в теории военного искусства, друга передовых представителей. немецкой буржуазии — Шарнгорста и Гнейзенау, и использует в этих целях шовинистический пыл молодости и различные политические шатания эпохи реставрации.

В русской военной академии только первый профессор стратегии, Медем, современник Клаузевица, представитель того поколения, которое являлось участником войн с Наполеоном и старалось их осмыслить, ухватился за выходившее в начале тридцатых годов посмертное издание сочинений Клаузевица и талантливо популяризировал его идеи. Об этом говорят воспоминания его слушателей — Д. А. Милютина, известного впоследствии военного министра «эпохи реформ», и П. К. Менькова, талантливого офицера генерального штаба, посаженного в 1848 году в крепость за наклонность следовать по стопам Чаадаева, и известного автора севастопольских стихов: «гладко было на бумаге, да забыли про овраги, а по ним ходить». Изданный в 1836 году курс Медема и сейчас оставляет свежее впечатление живого толкования учения Клаузевица. Преемники же Медема явились какими-то городовыми на кафедре стратегии и направили свои усилия «тащить и не пущать» прежде всего на Клаузевица.

Курс стратегии пятидесятых годов гласил: «вся политика войны состоит в том, чтобы, увидев неприятеля, наносить ему возможный вред. Что же касается до военно-политических отношений союзных держав и армий, условия, противные дисциплине и правилам военного искусства и военной службы, не должны быть допущены». Предложение состоявшего на русской службе Жомини создать особые кафедры политики войны и военной политики отвергалось, так как, создавая эти науки, «можно затемнить еще более стратегические истины». «Вникая в сущность дела, кажется невозможным открыть политику в войне». «Какая может быть политика там, где бьются насмерть».

Но еще опаснее этих городовых в профессорской тоге был Генрих Антонович Леер, удивительным образом соединявший большое красноречие с внутренней пустотой, человек, монополизировавший в России стратегическую мысль в период 1867–1898 годов.