Клаузевиц

Клаузевиц являлся до такой степени врагом этой темной терминологии (свобода действий армии, ключ страны, командующая местность и пр.), что самое слово «стратег», которое Клаузевиц применял по адресу лиц, злоупотреблявших терминологией, получило в его устах обидное значение, близкое к понятию шарлатана. Ближайшие за Клаузевицем поколения писателей даже опасались ставить слово «стратегия» в заглавиях своих трудов.

Самое интересное в этих письмах — это указание на двойственный облик войны (сокрушение и ограниченная цель) в зависимости от политической обстановки и цели, откуда вытекает необходимость подходить к оценке обстановки на войне с совершенно различными мерками. Под таким углом зрения Клаузевиц собирался, но не успел, переработать весь свой труд по стратегии. Клаузевиц выдвигает также оборону, как не только логический исходный пункт стратегии, но и как форму, с которой стратегическая мысль должна начинать свою работу на практике. Даже при наступлении, первое, из чего необходимо исходить, это — прикрытие сбора сил, т. е. оборона [21].

В политических взглядах Клаузевица, отраженных за годы реакции в многочисленных записках, можно усмотреть значительные шатания и регресс, который становится особенно заметным в 1830 году, в момент революции во Франции, Бельгии и Польше. Эти политические колебания Клаузевица заключались в том, что при несомненном наличии у него отхода от передовых политических взглядов и боязни революции он все же чувствовал, что героическая пора его жизни тесно связана с работой Шарнгорста и либеральными реформами, которым угрожала опасность быть смытыми крайней реакцией. Либерализм, по его мнению, это — расширение базиса социальной жизни, необходимое условие могущества государства, предпосылка развертывания и объединения всех сил, имеющихся в стране. Клаузевиц признает, что французская революция создала много хорошего. Конечно, абсолютное совершенство недостижимо. Но ряд революционных нововведений со временем стал совершенно необходимым, и никакой политический Архимед не сможет вернуть общество к состоянию, в котором оно находилось до 1789 года. Лишь бы реакционеры не поломали государственной машины, стараясь вернуть ее в прежнее положение. «Возвращение наших скверных старых порядков — частично или полностью — вот преследующая меня навязчивая идея (b^ete noire)», — писал Клаузевиц Гнейзенау 7 ноября 1819 года.

Решительный бой между силами старой и новой Пруссии, с поражением последних, был дан в конце 1819 года по вопросу о ландвере. Талантливейшие ученики Шарнгорста — начальник генерального штаба Грольман и военный министр Бойен — были вынуждены подать в отставку. Точка зрения реакции была высказана министром полиции Витгенштейном: «вооружать народ — это значит организовывать сопротивление авторитету власти, разорять финансы, даже наносить удар христианским принципам Священного союза». Командир гвардейского корпуса, герцог Мекленбургский, полагал, что «лучше ослабить Пруссию, чем старый режим». Тупой прусский король Фридрих-Вильгельм III называл ландвер «поэтической идеей», «химерой». А мы уже знаем по опыту докладов Гнейзенау в 1811 году, что «поэзия» в устах этого жалкого Гогенцоллерна являлась самой язвительной отрицательной оценкой.

С другой стороны, вождь свободомыслящих южной Германии, профессор Фрейбургского университета Карл Роттек, выступил с трудом, превозносившим заслуги ландвера в 1813 году. Постоянная армия — это только забава для монархов и актеры для парадов. Роттек выдвинул требование добиваться полной замены регулярных войск ландвером (народной милицией), державшееся целое столетие в программах всех демократических партий.

Если Клаузевиц в этом решительном столкновении с силами реакции высказывал весьма умеренные взгляды и держался не так пылко, как его бывшие единомышленники по кружку реформы, все же он не изменил им. Хотя Клаузевиц печально замечает, что канцлер Гарденберг очень постарел и стал податлив реакционерам, но все же 17 декабря 1819 года пересылает ему через Гнейзенау докладную записку (мемуар) о ландвере. Чтобы правильно оценить политическую позицию этого мемуара, следует помнить, что он был написан в период строжайших репрессий против студенчества после убийства Коцебу, информатора Александра I. В это время прусский король награждал орденами фальсификатора истории Шмальца, говорившего, что в 1813 году прусский народ стал вооружаться, движимый исключительно верноподданическими чувствами, и епископа Эйлерта, который оправдывал прусского короля, нарушившего свое обещание ввести конституцию, данное в момент, когда предстояла новая борьба с внезапно вынырнувшим с острова Эльбы Наполеоном: «Король поступил, как мудрый отец, который, тронутый любовью своих детей, в день своего рождения или выздоровления идет на встречу их пожеланиям, но затем спокойно их переиначивает».