Классно быть Богом (Good to Be God)

А вообще это бессмысленно и бесполезно: один порядочный человек на весь Майами все равно ничего не изменит. А ты себя чувствуешь виноватым. Потому что ты искренне убежден, что чей-то добрый поступок – это, по сути, ничто. Как будто людская порядочность вообще ничего не значит (хотя она и вправду ничего не значит).

Возвращаюсь в церковь. Собираюсь войти и закрыть за собой дверь, но следом за мной идет женщина лет пятидесяти с небольшим. Помогать людям – опасно. Когда ты объявляешь о том, что готов помогать, это сразу же создает неудобства: люди приходят просить о помощи. Причем о помощи просят не только те, кто действительно в ней нуждается. Хотя конкретно сейчас я этому даже рад. Это подтверждает мою теорию “плюс на минус”. На каждую прибыль есть свой убыток. Где-то найдешь, где-то потеряешь. Мне вернули бумажник, и это приятно. Но теперь мне придется долго и нудно общаться с противной теткой по имени Марыся.

Вообще-то эта Марыся не ходит к нам в церковь. Я ни разу не видел ее на службах. А я помню в лицо всех своих прихожан. Впрочем, чего уж греха таить, прихожан Церкви тяжеловооруженного Христа запомнить нетрудно. Я так думаю, она пришла, потому что во всех остальных церквях – которые лучше, солиднее и пользуются большим авторитетом по сравнению с нашей, – ей указали на дверь. Она и вправду какая-то… противная. Из тех людей, которые буквально созданы для того, чтобы всех раздражать. Она говорит с каким-то непонятным европейским акцентом, причем говорит очень громко и грамматически правильно, чтобы подчеркнуть, как хорошо она знает английский. Иностранцы, которые изучают английский, обычно относятся к какой-то из двух основных категорий: либо это таксисты, чей словарный запас ограничен набором “рабочих” фраз, позволяющих переговорить с клиентом о плате за проезд, либо это старательные зануды, основная задача которых – похвастать своими выдающимися достижениями.

– Я ехала мимо и увидела вашу церковь, примыкающую к…

Примыкающую? Когда вы в последний раз слышали, чтобы люди употребляли в разговоре слово “примыкающий”? Может, я жил слишком замкнуто и не замечал ничего вокруг? Может, я просто не в курсе, что “примыкающий” снова вошел в словарь повседневного общения?

Когда эта Марыся вошла, я посмотрел на часы, потому что сразу наметил себе: выделить ей минут десять, после чего объявить, что мне нужно бежать по делам. Я уже в энный раз повторяю: “Простите, мне нужно идти”, – но она меня даже не слышит. Я понимаю, что мне от нее просто так не отделаться. Я старательно изображаю досаду: хмурю лоб, делаю недовольное лицо, – но тщетно. Марыся – вся в своем горе.

Она очень переживает за своего двухлетнего внука, у которого проблемы с пищеварением. Я всегда думал, что говорить о детском запоре в течение пятидесяти минут, не умолкая ни на секунду – это физически невозможно. Если бы мне предложили сто тысяч долларов за то, чтобы я почти час вдохновенно рассказывал о детском запоре, я бы, конечно же, попытался что-то такое изобразить, но я бы выдохся на десятой минуте, если не раньше. А Марыся говорит уже пятьдесят минут. Действительно не умолкая ни на секунду. Хотя во многом она повторяется. Я так понимаю, она владеет какой-то особой дыхательной техникой, позволяющей говорить и дышать одновременно. Она действительно проговорила ровно пятьдесят минут. Я засек время. Безусловно, физиологические отправления – немаловажная часть человеческой жизни, но пятьдесят минут страстного монолога на дефекационные темы, с моей точки зрения, это уже перебор. Да, я согласен, моя работа – сочувственно слушать. Но сейчас я себя чувствую каким-то пищеварительным ферментом.

– Далее копролит проходит…

Я примерно догадываюсь, что такое копролит, но сомневаюсь, что врач, который пользует малыша, хотя бы слышал такое слово. Марыся – из тех матерей (или бабушек), спастись от которых практически невозможно, разве что попытаться сбежать на край света. Да и то не факт, что поможет.

Она действительно очень противная. Она меня раздражает. И, я уверен, не только меня. А ведь она не была такой изначально. В детстве она была милым ребенком. И вовсе не собиралась становиться противной докучливой теткой. Не мечтала об этом, не посещала специальные курсы. Быть может, она совершала ошибки. Принимала неверные решения. Но кто из нас без греха? Да, наверное, она могла бы бороться с собой упорнее, чтобы не дать себе превратиться в назойливую зануду, которая только и делает, что ноет и жалуется на жизнь, но, опять же, много вы знаете людей, которые не сдались? И если нет надежды на спасение, значит, надежды нет вовсе. На секунду я проникаюсь к ней искренней жалостью. Но лишь на секунду.