Классициум

Провидению было угодно, что постепенно моя известность переплавилась в деньги и теперь тягловой силой у меня работает всамделишная, причем весьма неглупая сиделка. Я передвигаюсь с ее помощью в кресле на колесиках. Оно, как мне представляется, является упрощенной моделью похоронных дрог, от свидания с которыми мне удается ускользать почти две сотни лет. На это, несомненно, есть веская причина, но о ней – несколько позже.

Со стороны я теперь несколько смахиваю на египетскую мумию. Меня это печалит, но уверяю, и в моем возрасте есть некоторые радости.

Кстати, везут меня в данный момент по коридору космопорта, мимо первопроходцев в фиолетовых одеждах, сильно смахивающих на средневековые монашеские плащи. Возможно, там, на других планетах, они им помогают выживать. Держаться первопроходцы предпочитают кучками. Стоят, разговаривают, курят сигареты, из которых идет красноватый дым. А вот монахи и торговцы, как правило, ходят поодиночке, и это вполне объяснимо. На Марсе или Венере, по дороге от одного купола к другому, в случае неприятностей, приходится рассчитывать лишь на себя. Это не способствует развитию клановости. Еще нам время от времени попадаются военные, но очень редко. В данный момент никаких стычек с аборигенами-инопланетянами не бывает. Так, по крайней мере, утверждает пресса.

Да, о сиделке… Как раз сейчас она, продолжая толкать мое кресло, спросила:

– Страх смерти… Скажи, старец, одолеваемый мерзкими мыслями, может именно он оказал влияние на продолжительность твоей жизни?

Я улыбаюсь, записывая это.

Ах, женщины… У них безошибочное чутье, и до тех пор пока в моем теле есть хотя бы крохотный, едва тлеющий уголек, оставшийся от некогда бушевавшего огня, присущего настоящим мужчинам, они будут меня поддразнивать. Вовсе не желая его вновь разжечь – не буду обольщаться. Им это всего лишь кажется забавным, такова их природа.

Интересно, что эта вертихвостка скажет, если я, улучив момент, когда она окажется поблизости, положу руку, здорово сейчас напоминающую обезьянью лапку, на ее весьма соблазнительное бедро? Ненадолго, конечно, и только ради того, чтобы увидеть реакцию на сие действие. Хотя, хотя… кто знает?

Я улыбнулся еще раз, искренне потешаясь над собой, над своими невозможными мечтами.

И тотчас получил:

– Эй, я у тебя спросила! И нечего делать вид, будто задумался. Я вижу, ты веселишься, старый зануда. Над чем это, кстати?

Делать нечего, придется поддержать беседу. Это часть платы за услуги, за игру, которую мы ведем. Моя сиделка добросовестно делает вид, будто ее интересует не только моя тайна, но еще и я, сам. Мне же приходится притворяться, будто я не знаю, что она литераторша из заснеженной России, внучка очень известной там писательницы Лохвицкой. Настоящее имя у моей сиделки вычурное, труднопроизносимое. Именно поэтому, явившись по объявлению, она назвалась Мэри Энн. Что ж, желание дамы – закон. Между прочим, я не поленился и прочитал пару ее текстов. Интересно, талантливо, но не идеал, конечно. К ее счастью.

– Над чем я улыбался?

– Ну да. Выкладывай немедленно.

Ведомую нежной, но сильной рукой коляску так тряхнуло, что я едва не лишился покрывавшего мои колени пледа.

Во времена моей молодости подобная агрессия у женщин считалась предосудительной. Хотя… надо признать, даже и тогда талантливым писательницам прощалось многое, а красивым – почти всё.

Я попытался взглянуть на повелительницу моего бренного тела, которая так бесцеремонно напомнила о своей власти, и конечно, не смог. Как ни вертел головой, девица всё время оставалась вне поля зрения. Жаль, что я не приказал снабдить свое кресло зеркальцем бокового вида, как у современных самодвижущихся экипажей. Попытаться встать… Нет, не хотелось мне так расточительно тратить оставшиеся в моем распоряжении силы. И кстати, можно добиться своего более простым методом.

– Мне вдруг пришло в голову, – возвестил я, – что идеальный текст был некогда-таки написан.

– Вот как?

Коляска окончательно остановилась, резко развернулась, и я, наконец, ее, мою сиделку, увидел. Брюнетка, красивая, с идеальной кожей, пышным бюстом и длинными ногами, насмешливо улыбающаяся. Последнее – именно то, на что я хотел взглянуть. Будь ее улыбка менее насмешливой, я бы почувствовал разочарование.

– О! – только и смог сказать я.

– Выкладывай живо, что имел в виду?

О чем, собственно, речь? Мне всего лишь хотелось увидеть…

– Ну… – пробормотал я.

– Внимательно слушаю.

Надо как-то выпутываться.

– Мне подумалось о египетских иероглифах и шумерской клинописи, – сказал я.

– Чепуха. Как эти древние могли создать идеальный текст?

– А как его может создать подобная мне развалина?

Тонкий, изящный палец закачался у меня перед носом.

– Нет, нет, тут большая разница. И ты – это знаешь. Кто они, а кто ты?

– Кто я?

Теперь ее улыбка стала лукавой. И поверьте, за нее можно простить даже преступление.

– Сам прекрасно знаешь. Единственный человек на земле, получивший возможность шлифовать умение работать с текстом на протяжении более чем ста пятидесяти лет. Учитывая сделанное тобой в первой четверти жизни, это очень много.