Классики и современники

Вот идиот вместе с мужиками пускается в дионисийский пляс, последнюю отдушину русского человека. Против всех законов эстетики эта пьяная пляска невероятно красива. «Сам того не замечая, Митя притоптывал ногами, шевелил руками… Митя не догадывался, что на лице его плавает загадочная улыбка, возникшая помимо его воли. Такую улыбку здешний край всегда прилепит своему (курсив мой — П. Б.) человеку в неожиданный момент. Зато Митя почувствовал ее (здесь и далее курсив авторский — П. Б.), вот эту самую жизнь, из которой ему уже никогда не вырваться, даже если он станет великим ученым или путешественником; потому что вот это всегда с ним — до гроба и дальше гроба… Митя закрывает лицо ладонями… Он, Митя, будет, будет осознавать себя… Даже если он останется жить здесь, он станет совсем другим!»

О, как хотелось бы верить…

2002

Антон Уткин: В конце романа

Идея создания нового национального романа (так сказать, «русского романа» в квадрате) витает в воздухе нашего времени. Отчего это так, сказать не могу. Мы словно обречены писать бесконечное сочинение на гениально заданную Мандельштамом тему «конец романа». И только нашей придирчивостью можно объяснить, почему до сих пор никто не получил «пять» по этому предмету. Очевидно, планка стоит так высоко, что нельзя и мысли допустить, будто кто-нибудь «возьмет» ее на наших глазах и не своротит шею, не переломает ноги, наконец, не брякнется носом об землю перед определенным образом «заинтересованными» наблюдателями.

Есть серьезное опасение, что роман дебютанта Антона Уткина в «Новом мире» («Хоровод», — 1996, № № 9, 10, 11) будет принят именно таким образом и именно теми людьми, которым небезразлична судьба русской литературы. Все как-то неприятно сходится. Начитанный историк «зачем-то» пишет роман о ХIХ веке, наводняя прозрачные литературные схемы очевидно вымышленными событиями, которые постоянно перемигиваются и вовлекают читателя в странный и вроде бессмысленный «хоровод» лиц, событий, размышлений.

Отца героя-рассказчика, разумеется, «погубили карты». И Шиллер занимал его воображение, разумеется, «более, чем построения г-на Гегеля». И поступил он, разумеется, в гусарский полк и через две недели был переведен в гвардию по протекции родного дядюшки, разумеется, отчаянного бонвивана, с которым в молодости, разумеется, была романтическая история, в которой была замешана прекрасная, разумеется, полячка, что родила дяде внебрачного, разумеется, сына и трагически, разумеется, погибла… Но вся эта история не стоила бы, разумеется, и выеденного яйца, если бы сын однажды не объявился… иезуитом и не стрелялся на дуэли с самим рассказчиком, приходящимся ему двоюродным братом.

В лейб-гусарском полку наш герой, разумеется, знакомится с поручиком Невревым и корнетом Елагиным (слава Богу, что не Голицыным и не Оболенским!) Вино и карты разумеются.

Гадалка предсказывает им темную судьбу, которая исполняется, разумеется, по мере развития действия. За дерзкий, разумеется, проступок все трое сосланы на Кавказ. Дуэль между Елагиным и Невревым, само собой. Неврева переводят в солдаты и он попадает в плен, разумеется, к горцам, его полагают мертвым, но однажды он объявляется подполковником, заслужившим звание отчаянною храбростию, и рассказывает, что своими глазами видел Книгу Судьбы пророка Авраама, по которой можно предсказать будущее. Между тем, рассказчик знает, что эта книга и разыскивается всемирным орденом иезуитов, и именно с ней загадочным образом связана история любви его дяди и прекрасной полячки.

Француз Тревельян ищет древние книги, знакомится на корабле с молодым человеком по фамилии Троссер (будущим управляющим в замке польского графа Радовского, чья дочь-красавица сами догадайтесь кто). Они попадают в плен к англичанам и сначала живут в Бомбее, потом отправляются в Персию, где находят древнее племя зороастрийцев или огнепоклонников, которым и принадлежит Великая Книга. С этой книгой Тревельян доходит до русского Кавказа и там умирает, предварительно запрятав ее и оставив на камне надпись о ее местонахождении. Но содержимое Книги исчезает («лисицы, должно, поели»), Неврев находит лишь замечательный кожаный переплет с медным окладом, который казак Дорофей прибирает для своего станичного батюшки («а то у него в церкве молитвослов совсем поистрепался»).