Клад вечных странников

– Вот! Вот! – вскричал Виталя – и вдруг осекся. Сглотнул нервно, потом прошептал, с трудом обретя голос: – Так ведь это значит… значит… Стас Торопов! Вот что это значит! Стас Торопов, а не старый, мол, друг, Толмачев!

– Стас Торопов? – удивленно повторил Павел. – А это что еще за фрукт?

– Да есть один такой, – буркнул Виталя, остывая и начиная постепенно соображать, что излишне распустил язык перед совершенно посторонним человеком. Разболтать первому, можно сказать, встречному такое о Психе… это ж натуральное самоубийство! А если Павел начнет трепаться? О черт, как бы заставить его замолчать?..

– Слушай, – задумчиво сказал Павел, – я как-то не очень понял, что ты имел в виду, но лучше помалкивай обо всем этом, а? Это ж только наши домыслы, Серегу мы совершенно не знаем. Пусть живет! Кончится вся эта катавасия – и разбежимся по своим дорогам. Меньше знаешь – лучше спишь, верно?

– Верно, – угрюмо буркнул Виталя. Несмотря на мудрые слова Павла, легче на душе не становилось.

– Эй, вроде пришли! – радостно вскрикнул Павел. – Ну, давай, веди в свой могильный склеп.

«В свой могильный склеп…» – повторил про себя Виталя, и дрожь прошла по его спине.

* * *

Прошлое

– Ты представляешь? – возбужденно сказала бабушка, едва войдя в квартиру. – Встретила в «Спаре» Валентину Владимировну, она говорит, что на нашей старой улице еще ни один дом не снесли.

– Да ты что?! – поразился внук. – А зачем же они нас так торопили?

Бабушка только плечами пожала, вспомнив, какая нервотрепка была, как представители застройщика надоедливо ходили по старым домам и уговаривали людей поспешить с переездом, чтобы не задерживать сооружение нового жилого комплекса. А оказывается, можно было на прежнем месте еще жить да жить…

После ужина родители сели перед телевизором, а бабушка вдруг сказала:

– Ну что, вечерний моцион?

Внук кивнул. Его бабушка Антонина Васильевна любила гулять по вечерам, и он всегда с удовольствием ее сопровождал.

Однако сейчас она сразу пошла к трамвайной остановке. Внук покосился изумленно, но тотчас догадался, куда направляется его неугомонная бабуля.

Восемнадцатый трамвай ходил плохо, однако сейчас подошел, как по заказу. Проехали до Средного рынка, миновали Бугровское кладбище, потом трамвай повернул в овраги. Здесь они вышли и знакомыми тропками сквозь старые сады прошли на свою бывшую улицу.

Улица стояла словно вымершая. Дома тонули в зелени. За заборами палисадников – заросшие одуванчиками огородики: в эту весну никто ничего не сажал, зная, что все равно придется бросить и дома, и землицу.

Дошли до своего дома и встали у калитки, глядя на знакомый дворик как бы с испугом. Тропинка от калитки уже заросла муравой: двор обиженно забывал бросивших его хозяев.

– Как тут классно, – пробормотал мальчик, глядя на огромную березу посреди двора, его собственную спортплощадку. На этих развесистых ветвях прошла, можно сказать, вся его жизнь. А еще раньше – жизнь отца и его братьев.

– Зайдем? – спросил он, несмело берясь за щеколду калитки.

Бабушка только кивнула, зябко кутаясь в плащ.

Они прошли по тропке след в след, и мальчик криво усмехнулся, подумав, что они похожи на воришек, которые заявились в чужой дом.

Замок на дверях висел только для блезиру, издалека казался закрытым, а посмотришь ближе – и видно, что дужка даже не засунута в паз. Вынуть его удалось с некоторым трудом: все-таки дожди шли почти месяц.

Брезгливо отирая пальцы от ржавчины клочком бумажки, валявшимся в коридорчике, Антонина Васильевна медленно пошла по комнатам, а внук застыл на пороге кухни, дивясь, какая же она, оказывается, была огромная. Не то что в новой квартире!

Только когда же это успели так покоситься стены, просесть доски пола, пошатнуться порожек, когда углы затянулись паутиной?

Он сел прямо на порог, почувствовав, что сейчас заплачет.

Уныло опустил голову.

Ему не нравился новый дом, не нравилась новая школа, не нравилась новая улица. Он хотел вернуться сюда! Хотел жить здесь!

Бабушка вошла – и вдруг громко ахнула. Мальчик вскинул голову и поглядел испуганно: не крысу ли увидела? Говорят, крысы обживают брошенные людьми дома.

Но Антонина Васильевна смотрела не в угол, а прямо на него: с таким странным, испуганным выражением, словно ее родной внук, посидев на покосившемся, старом порожке, сделался вдруг совсем другим человеком.

– Боже мой, Феденька… – прошептала она, прижимая руки к сердцу.

Мальчик удивился. Он никакой не Феденька. Федором звали его дядьку, старшего брата отца. Дядька жил во Владивостоке. Как могла бабушка их перепутать?

И тут Антонина Васильевна столкнула его с порожка, а сама начала отрывать брусок от пола.

Он шатался и ходуном ходил, но все-таки держался еще крепко.

– Баба, ты что? – испуганно спросил мальчик, трогая ее за плечо.

Антонина Васильевна отвела со лба разлохматившуюся седую прядку и села прямо на пол.

– Слушай, пошарь в сараюшке, не оставили мы какую-нибудь железяку, которой можно поддеть порог?

Мальчик часто моргал, глядя на нее и ничего не понимая.