Клад у семи вершин

«Ускакали всадники, и с ними дочь шаха, но разве можно ускакать от любви? Дочь шаха и молодой чабан не могли жить друг без друга… И белый конь каждый день приносил к пастбищу свою прекрасную всадницу.

Слуги шаха зорко следили за его дочерью. Тогда пастух попросил буйный ветер и пенистый горный поток помочь ему — вырыть ущелье, и в это ущелье у Семи вершин приезжала к чабану его любимая.

Но выследили все же чабана шахские слуги, схватили и по приказу жестокого владыки отрубили ему ноги… Привезли чабана обратно в ущелье и бросили там.

Долго не знала ничего о любимом шахская дочь, не видела его, не слышала его свирели. Но вот прокатился слух о безногом кузнеце, что живет у Семи вершин.

Мечи, выкованные его рукой, славились крепостью, щиты делали воинов неуязвимыми, стремена украшены были искусной резьбой. И повторялся на всех изделиях мастера один мотив: прекрасная всадница на коне и ветер, уносящий ее чадру…

Прошли годы, сложились в века. Давно умер чабан, давно умерла его прекрасная возлюбленная, дочь жестокого шаха. И только буйный ветер поет в горах песню об их несчастной любви да луна, словно белый конь, что приносил к чабану его красавицу, каждую ночь заглядывает в ущелье…»

* * *

— Грустная сказка. И хорошая! — похвалил Утан.

— Плохих сказок, наверное, не складывают. А чабан — как любил, да? Сейчас такого не встретишь уже!

— Это мы еще посмотрим.

— Ты не про себя ли?

— Может, и так. Слушай, значит, он сделался кузнецом и жил в ущелье?

— Да.

— Ведь он откуда-то брал железо, а? Надо рассказать геологам. Чую, не ошибся Турсун, что-то есть здесь. Знаешь, Зулейха, я буду геологом, обязательно! Не веришь?

— Я всегда верю тебе, Утан.

— И тому, что говорил тебе… тоже веришь?

— Верю. Но подожди. Хочу, чтобы дедушка успокоился. Как похоронили бабушку, он все сам не свой. Потом…

— Хорошо я подожду. Но знаешь, что скажу тебе? Найдут клад Турсуна, и это успокоит его душу. И тогда…

— Ш-ш-ш… Не надо говорить…

«Да, не теряются молодые нынче, — подумал Назир и улыбнулся. — Сказочным-то за ними не угнаться, поди! А я, слепец, женить их собирался! Эх, голова садовая! Но, однако, хватит им по ночам беседовать. После свадьбы договорят».

Он покашлял, поднялся и вышел из юрты. Утана не было, одна Зулейха стояла перед ним, опустила в смущении голову.

— С чего бы это ты гулять так поздно вышла, а? — лукаво осведомился старик и поторопил внучку: — Ну, быстро в юрту — и спать! Завтра рано подниму!

Зулейха шмыгнула в юрту, старик поглядел по сторонам — не видать ли Утана, но того не было.

Гм, значит, и в сказке есть о железе у Семи вершин! Люди просто так не скажут ведь… А я не обращал внимания. Молодец Утан!

Старик вернулся в юрту, улегся на прежнем месте и быстро заснул.

Услышав, что дед задышал спокойно и ровно, Зулейха приподнялась, посмотрела — спит ли.

Надо было выйти, позвать Утана, а то он полночи просидит за юртой, храбрец!

Луна освещала лицо старика, кончики его усов серебрились в голубоватом свете: девушке показалось, что это юркие звездочки-смешинки слетели с неба: дед спал и улыбался во сне.

* * *

Утром Назир поднялся, как обычно, с солнцем и отправился к геологам. На следующий день — тоже.

Каждый день теперь он вставал пораньше, шел к палатке геологов и оставался там до заката. Дел у него было не так уж много: принести воды, чай вскипятить… Вызывался еще помочь геологам дробить камни, что приносили они сверху… И не отступало беспокойство, не уходила мысль: «Найдут или нет? Найдут ли?..»

Геологи вставали рано, возвращались к обеду, наскоро ели и опять поднимались в горы. Иногда не спускались, оставались наверху до вечера. За эти дни взяли пробы в пяти местах — но все пока впустую. Старик видел, что геологи нервничают, и старался не досаждать им расспросами.

* * *

Накануне того дня Сабир и Кадыров долго спорили. Старик разобрал лишь несколько слов: Сабир говорил раздраженно: «Еще и сказку дурацкую выдумали!..» Потом позвали Утана, расспрашивали его о чем-то, а утром юноша повел их к каким-то известным ему утесам Семи вершин.

Старик как раз подошел с ведром к горбатой чинаре — и тут вдалеке, там, куда ушли с Утаном геологи, ударил взрыв, раскатился по горам эхом. Покатились сверху, со склона, мелкие камешки. Под ногами старика дрогнула земля, и в лад с ней дрогнуло его заждавшееся сердце.

— Началось! — сказал он с надеждой. — Началось, ты слышишь, сынок? Живо твое дело. Ты рад?..

Он прислонился к шершавому стволу чинары. Сколько продлится это время надежд — еще день, неделю, годы? Когда же Семь вершин отдадут людям свой клад? Старик не знал этого и не желал знать. Он был рад этим минутам, заполняющим его душу беспокойством, и еще гордостью за своего Турсуна, и любовью к матери его Зейнаб, и нежностью к внучке, — все это было свежим, сильным, молодым в его сердце, он жил, и эту жизнь дала ему надежда.

Он глядел в горы, в сторону, откуда донесся взрыв, но ничего не видел — лишь стая потревоженных ласточек покружилась в небе и скрылась… Ему казалось, что утесы Семи вершин рассыпаться должны были от взрыва, но они все так же гордо и важно тянулись к небу.