Клад у семи вершин

— Я помогу тебе. Не ходи туда одна.

Зулейха удивилась еще больше, но возражать не стала. А старик все еще слышал голос жены, — но не говорить же было об этом внучке.

Через несколько минут Зулейха поднялась на веранду, повязав голову платком и одевшись для уборки, а старик уже открывал комнату жены.

Комната была большая и светлая, с окном в сад. Здесь старая Зейнаб провела последний год жизни.

Когда-то Назир и его жена приготовили эту комнату для сына, поступившего в геологоразведочный. Совсем взрослым стал их мальчик, студентом стал, столько бумаг, учебников, карт у него, — конечно, ему нужна была комната отдельная, только его комната. Но недолго прожил здесь сын их Турсун — два раза приезжал на каникулы, а на третье лето началась война. Он ушел уже на фронт, когда родилась Зулейха, дочка его. Она родилась, а мать не выжила, скончалась от родов, и тетушка Зейнаб сама вынянчила внучку.

И вот — две весны уж минуло — старая Зейнаб собирала клубнику, и вдруг закружилась у нее голова, плохо ей сделалось. Назир бросился помочь, уложил жену на тахту. Очнувшись, она вошла в эту комнату, комнату сына, и больше уж не выходила из нее. Старик понимал теперь так, что, чувствуя близкую смерть, жена его, Зейнаб, хотела побыть среди вещей, оставшихся от их мальчика, пожить в тех стенах, что помнили его… Когда ей становилось лучше, она подходила к окну, опиралась о подоконник высохшими руками и долго смотрела во двор. Прямо перед окном цвели розы — белые, нежно-розовые, пурпурные, они открывали солнцу свою нежную прелесть и боязливо вздрагивали под свежим ветерком. За кустами роз серебром звенел арык, а еще дальше, до самого забора, тянулись грядки клубники. За забором начинался яблоневый сад — весной он вскипал бледно-розовой пеной, и лепестки яблоневого цвета душистым снегом засыпали двор Зейнаб. А в углу двора, у забора, росли четыре сливы, ее любимые сливы. Она начинала обрывать их ягоды еще зелеными и ела — и так, пока плоды не поспевали, а полностью созревшие сливы шли на варенье.

— С чего начнем, дедушка? — спросила Зулейха, оглядывая комнату. Раз уж старый Назир пришел сюда, он, наверное, лучше знает, как распорядиться и что делать.

Назир молчал. Он давно не был здесь, а сейчас знакомые стены, знакомые вещи с новой силой пробудили в нем воспоминания. Вот расписной сундучок с двумя замками, он привез его из Ташкента и подарил жене, когда она родила Турсуна. Вот стол сына. А эти камни на подоконнике — их Турсун привозил из геологических экспедиций. В проеме между окнами — большой сундук, на нем одеяла, подушки. Здесь спала Зейнаб. Под ногами — вытертый ковер, закрывает только часть пола, на всю комнату не хватило.

— Проветрим на солнышке, да, дедушка? — спросила Зулейха, указывая на постель на сундуке.

— Я сейчас вынесу…

— Не беспокойтесь, мне не тяжело! — Зулейха собрала одеяла и вышла.

Старик поднял крышку большого сундука — его, видно, давно не открывали, и Назир даже покашлял маленько, хлебнув неосторожно затхлого, застоявшегося воздуха.

Сундук был пуст, лишь в углу лежал какой-то сверток. На кашель деда прибежала со двора Зулейха, старик показал ей на сверток, и девушка достала и раскрыла его. Там был мужской костюм.

— Смотрите, новый! — удивилась Зулейха и встряхнула, расправила пиджак. — Вот, ярлычок даже сохранился.

«Для сына, видно, покупала. Давно, знать, лежит. А мне и невдомек…» — подумал старик, вслух же сказал:

— Повесь на солнышко, пусть проветрится. Моль-то не съела?

— Нет, дедушка. Крепкий костюм…

«Если б ты знала, сколько он пролежал в сундуке, — думал старик. — Да, крепкий костюм, крепче человека оказался, хозяина пережил и хозяйку тоже. А теперь и меня, видно, переживет…»

Он опустил крышку сундука, свернул на полу ковер, поднял, понес во двор. Когда вернулся, внучка стояла у окна и внимательно что-то разглядывала — какую-то вещь держала в руках.

— Что ты еще нашла, милая?

— Браслет, смотрите! — обрадованно показала внучка. — В сундучке маленьком лежал, и серьги там такие же! Это серебро, да, дедушка? Смотрите, как блестит!

— Да, настоящее серебро.

— А чье это, дедушка?

— Это твоей бабушки украшения, — объяснил старик. — А я давно не видел, думал, потерялись где… Много лет не надевала она их, с тех пор, поди, как ты родилась, — добавил он задумчиво. Не говорить же ему было: «После смерти твоей матери», — не мог он так сказать, внучке всю радость испортить. — Браслет и серьги эти — работы Халпаранга, лучшего ювелира ташкентского. Сам ему заказывал. Нравятся?

— Очень нравятся, дедушка! — Зулейха приняла из рук старика браслет, надела. — А мне идет, а?

— Очень идет, как тебе может не идти? Возьми и носи — в память о бабушке.

Зулейха радостно прижала к груди серебряные игрушки и выбежала из комнаты, а старик, улыбаясь, глядел ей вслед. «Как похожа на бабку свою в молодости, — думал он, — та тоже радовалась как ребенок побрякушкам блестящим, а когда отдал ей браслет и серьги эти, так же точно к груди прижала и из комнаты выбежала… Пошли ей аллах жизнь долгую и счастливую, да не постигнет ее судьба матери ее несчастной!..»