Клад стервятника

Сиюминутное место пребывания хозяина дома отделял от кабинета зимний сад. Цветущими магнолиями пахнет, зараза, сообразил Ник, шагая по дорожке сквозь роскошное буйство экзотических растений. Красиво жить не запретишь, ещё бы!

— Наше вам с хвостиком, избранник недостреленный, — поздоровался он, войдя в тренировочный зал. — Не затошнило ещё от думанья дум?

— Физкультпривет, журналюга… — проворчал Бедлам, энергично насилующий специальный тренажёр для подкачки мышц тазобедренного пояса. — Пулькину премию взял? Обмывать явился?

Пулькиной премией дружок закадычный звал Пулитцеровскую[1], чтоб не заморачиваться с проговариванием оригинальной версии.

Редко употребляемые слова Бедлам предпочитал из своего активного лексикона изымать. Хотя великолепно знал три языка и ещё парочкой овладел неплохо. Он вообще много чего знал, но не затруднял себя утомительным стремлением к соответствию внешнего и внутреннего обликов. По этой причине мало знающие его люди вводились в заблуждение чертами и выражением лица, а также характерностью речи Бедлама, которую он на публике с удовольствием намеренно усугублял.

— Обломится, Буратино из нас двоих ты, — ответил гость. — Выбор напитков мой, золотые твои.

Что тоже было традиционным спичем. Уже лет восемь, с момента завершения того мрачного периода, когда Ник на второй космической вылетел из русской редакции «Юнит Еуропа Ньюс» за слив материала «налево» и перешёл на вольные хлеба фрилансера.

Привыкшая к статусу жены одного из популярных медиа-балаболов стерва Катька через полгода сбежала с каким-то питерским торгашом. Любовница продержалась дольше, но когда придавленный безнадёгой «Колюня» провалился в бессрочный запой, не выдержала и Светка. Его тогда никуда не брали и никаких внештатных заказов не давали, эсмэишный народ боялся связываться с репортёром, запятнавшим себя изменой своему работодателю. Знали бы они все, уроды, что и кому он тогда слил… В странах, где у власти настоящие патриоты, за такие деяния памятники героям-разведчикам ставят.

Период угарного безвременья завершился в одночасье. Дверь убогой однокомнатушки на девятнадцатом этаже с видом на вторую Кольцевую с той стороны — куда бывший поставщик горячих новостей перебрался, запродав квартирищу на Садовом угол Тверской, — вылетела от мощного таранного удара. Первыми ввалились «пашки», за ними царственно вплыл цветущий тридцатипятилетний мужчина круто олигархической наружности.

К тому дню Ник лет пять не видел Бедлама, потому не сразу узнал, да и состояние перманентного опьянения не способствовало узнаванию. Разругались они из-за Катьки, стервы. Как в анекдоте. Но боль от стремительного роста рогов оказалась нестерпимой реально. Вернувшийся раньше срока из командировки журналист врезал бывшему лучшему другу в бесстыжую харю и на русском матерном выдал что-то аналогичное сакраментальному «Чтоб глаза мои тебя больше никогда не видели!».

И глаза не видели. До той самой минуты, когда вслед за двумя телохранами в ободранную комнату вступил олигарх собственной персоной…

— Не золотые… У меня лектронно-циферные, — проворчал Бедлам и с шумным вздохом облегчения от несчастного тренажёра отвалился. — Погнали, Базилио, жахнем по баночке «Очаковского».

— Только Лису третьей не зови… — ляпнул Ник. И пожалел, что не сдержал язык. На этой малоумной, но ирреально красивой рыжей кукле Маше любвеобильный Бедлам женился сравнительно недавно, и страстный период не миновал. Друг всё ещё светился, совпадая с паспортной фамилией.

С первого по седьмой включительно Борьку Лампочкина звали Лампочкой, Лампушей и Лампычем, последовательно. В очередной первосентябрьский день новоиспечённые восьмиклассники обрели Бедлама. Отныне и навсегда. Борис Эдуардыч обрёл гордое имя на ещё четыре школьных года и оставшуюся жизнь.

Директриса перед всем ученическим электоратом окрестила лучшего хулигана гимназии, пожелав ему в новом году исправиться и не устраивать бедлам. Ник, тогда звавшийся Пауком, мгновенно уловил созвучие и во всеуслышание сообщил Лампычу о почти-совпадении с первыми слогами ФИО.

Пацанам настолько понравилось слово, что они моментально его учредили в качестве персональной кликухи. Девчонки ещё некоторое время упорствовали в своих привычных заблуждениях, как и положено женщинам, строили из себя ревнительниц традиций, но затем сдались.

Очаровательной сволочью, по выражению умной мамы Ника, сорванец Борька был с младых ногте… пардон, когтей, и это неотразимое сочетание наповал сражало фемин. Он им отвечал пылкой взаимностью, всем подряд, и на этой почве Ник мог бы вспомнить немерено историй, за любую из которых специализирующиеся на бульварщине сетевые ресурсы отвалили бы роскошный гонорар.