Кислород

Отец называл это явление странствующим ветром. Как он утверждал, уловить его способны немногие, я – счастливчик. Я готов был поверить в это. Потому что отец никогда не лез в мою жизнь: если бы я вбил себе в голову, что должен стать футболистом, как мои надоедливые друзья, он бы и слова не сказал. А вот я ему докучал. Выбирал какой-нибудь предмет и просил рассказать его историю. Это было потрясающе – какие-нибудь лопасти вентилятора низвергали тебя в водоворот времени. Отец прочерчивал замысловатую линию, которая восходила к изобретению карандаша, параболической кривой и григорианского календаря. Невообразимый бросок через столетия, мимо войн и технических революций. Уносимый ветром перемен, я не выпускал из рук невидимую нить, которая связывает всё. Он говорил, и я чувствовал, что у меня внутри что-то происходит. Я словно видел историю человечества в ускоренном просмотре, десятилетие в секунду. Под конец он обычно произносил одну и ту же фразу: «Вот так оно и было». Ощущение было такое, будто я только что прилетел из глубин космоса и снова сижу дома в тапочках. Все казалось важным, даже трещина на фасаде бара.

Другой темой были наши предки, которых мне не довелось узнать. Отец очень любил рассказывать о них. И все же мне чудилось, что, произнося их имена, он чувствует какое-то покалывание в горле. Говоря о них, он говорил о себе. Говоря о них, говорил обо мне.

У нас с ним было нечто вроде фирменного знака, делавшего нас уникальными и легко узнаваемыми: форма мизинцев. Крайняя фаланга мизинцев на обеих кистях немного загибается внутрь. «Хочешь доказать, что ты – Балестри, покажи это», – говорил он, гордо демонстрируя мизинец. Я показывал свой, точно такой же. Определенный ген с незапамятных времен, назло всем войнам и эпидемиям, воспроизводился из поколения в поколение. Возможно, за минувшие века среди обладателей таких мизинцев попадались корсары, золотоискатели, древнеримские поварята, головорезы, а последним в этой связке был я. Глядя в лицо будущему, я нес в себе тайны множества жизней, от самых бурных до попусту растраченных. Манера чихать, привычные жесты. Кто знает, у кого я их позаимствовал? Внутри меня двигался поезд из глубины веков, с моим отцом впереди, и приятно было слышать, как этот состав, грохоча, несется по рельсам. Я унаследовал жест, отшлифованный столетиями, неторопливый и размеренный, как свидетельство о прошлом. Изображение в зеркале, которое постепенно расплывается, чтобы уступить место следующему. Наш мизинец был как лезвие, пронзавшее время, и теперь очередь дошла до меня. И еще эти слова о нашей уникальности – простой и эффективный, как в комиксе, способ самоутверждения, – я слышал их далекое эхо. Странствующий ветер ерошил мне волосы.

По материалам следствия, эпизодов похищения, вменяемых в вину моему отцу, было три. Но подозревают, что их было как минимум вдвое больше. Однако ни одно тело, не считая Лауры, так и не было найдено.

С виду она ничем не отличается от других девушек. Лаура контактирует с миром. У нее свой круг друзей, она учится. У нее даже есть жених.

И все же порой я улавливаю ее отражение в витрине, в зеркале над умывальником в туалете паба: она ускользает. Бывают мгновения, когда зрение бессильно: зрачки расширяются, наползает мрак, ведомый ей одной. Это затмение может длиться несколько минут. Вокруг царит шумное веселье, клиенты накачиваются пивом, в них бушует пламя молодости. Они закуривают с таким высокомерным видом, что возникает желание, чтобы они вымерли все поголовно. Они не видят никого, кроме себя, не замечают девушку, которая вдруг отворачивается от них и возвращается в темницу в железном ящике. В том ящике, внутри которого я с октября 2013 года, в свою очередь, пытаюсь уловить хотя бы лучик света. Я мог бы погасить окурок о тыльную сторону ее руки, и она даже не вздрогнула бы. Ее лицо не исказила бы гримаса ужаса – она просто внезапно исчезла бы. Лаура гаснет, перестает существовать. Ее сотрясает дрожь – и она оказывается за гранью реальности. Я единственный, кто ее узнаёт, кто ее понимает. В день, когда ее освободили, я стал узником. Все пять лет, прошедшие с тех пор, я подглядываю за Лаурой, и это единственный отдых, который я себе позволяю, несмотря на долгие часы за рулем и ощутимые расходы. Эти мгновения – глотки кислорода, которые помогают понять, что мне нужно: благодаря им я не чувствую себя одиноким.

* * *