Кирза

В боксе жарко, и Паша расстегивает пэша. На груди у него просверленная пуля от «калаша», подвешенная на капроновый шнур.

Кучер украдкой подмигивает мне.

Как он тогда догадался, что это моя проделка — загадка. Паше он ничего не сказал про меня. Наоборот, нагнал мистического туману и убедил того в действенности талисмана. Паша уверен, что найденная в яйце хранит его от залетов в самоволках.

Адресами и фотками мы давно уже обменялись. Подарки на дембель убраны в дипломат.

На душе тоскливо. Кучер выходит и возвращается через минуту с двумя склянками.

— Быстро! — шепотом говорит он. — В этой спирт, тут — вода. Хотите, разведите. Я не буду, мне в штаб еще.

Решаем «в запивон».

Спирт обжигает, перехватывает горло спазмом. Почти мгновенно становится тепло и весело. Глаза немилосердно слезятся. В желудке приятно жжет.

Еще минута — и я пьяный. Совсем разучился пить.

Замечаю, что Пашу тоже повело. Ему-то что, он не залетит. У него — талисман.

Наперебой приглашаем друг друга в гости.

Решаем проводить Кучера до штаба.

Снег уже растаял совсем. Порывистый ветер хлопает полами шинели дембеля. Шинель самая обычная, с хлястиком от другой — видно по цвету. Кучер ежится и встягивает голову в плечи. Нам с Пашей тепло. Спирт еще греет тело, но уже не властен над душой. На ней опять тоскливо.

— Мы тут как сироты без тебя будем, — говорю другу. — Как тебя жены офицерские отпустили-то… Кто им теперь гадать будет?

— Я бы на них порчу и сглаз навел, если бы не пустили, — усмехается Кучер.

У штаба мы обнимаемся. Кучер роется по карманам. Достает пару пачек сигарет.

— Держите, — сует их нам. — До встречи! Давайте!

Паша дергает воротник бушлата:

— Кучер, погодь!

Секс снимает с шеи свой амулет — слегка сплющенный кусочек металла.

— Носи, нас вспоминай, — подкидывает пулю в ладони и отдает Кучеру.

— Это тебе от нас двоих, — подмигиваю я.

Обнимаемся.

Из окна дежурного по части раздается стук по стеклу. Дежурный машет рукой и беззвучно шевелит усами.

Пора на инструктаж.

Кучер поднимается по ступенькам, машет нам рукой.

Хлопает за ним дверь.

Обратно мы с Пашей бредем молча.

Снова налетают серые низкие облака. Опять начинает идти снег. Хлопья падают и сразу же тают. Но это не надолго. Скоро, совсем скоро снег завалит тут все…

Спрятав пальцы в рукавах бушлатов и втянув головы, мы понуро проходим мимо учебной казармы.

На плацу перед ней строится рота духов. Новенькие шинели и шапки. Пятна незнакомых лиц.

Командует ими какой-то сержант из «букварей».

— Духи-и-и! — кричит вдруг Паша. — Сколько дедушкам осталось?

Порыв ветра доносит до нас ответ.

Цифра такая пугающая, что лучше бы Паша не спрашивал…

К ноябрю в части из осеннего призыва не осталось уже никого.

Мы — самые старшие.

Я, Кица и Костюк лежим на койках. На заднице каждого из нас по три подушки. По бокам, в проходе, стоят наши бойцы — Макс, Новый, Кувшин и Гудок. В руках у них — белые нитки с узелками. Узелков — восемнадцать.

Наши молодые будут переводить нас в «стариков».

— Раз! — считают они, опуская нитку на подушки.

— О-о-ой! — кричит лежащий под койками Трактор. — Ой! Больно дедушке!

Положено по бойцу под каждую койку, но людей не хватает.

— Два!

Кица деланно кряхтит и свешивает голову под койку:

— А шо так тихо?

— Ой! Ой, больно! — орет Трактор. — Суки, бейте легче — дедушке больно!

— Три! Четыре! Пять!..

— Больно мне, больно! Не унять ничем эту злую боль! — исполняет Трактор песню «Фристайла».

На восемнадцатом «ударе» прибегает дневальный:

— Да хуль вы орете на всю часть? Щас набегут сюда…

Смеясь, поднимаемся.

— Да все, все… Теперь тихо все будет. Ну, бойцы, пишлы!

Кица накручивает свой ремень на кулак. Размахивается и бьет им по табуретке. Бляха звучно впечатывается, оставляя заметную вмятину.

Бойцы вздрагивают.

— Не ссыте! — подхватываю свой ремень. — Пойдем, пока шакалов нет. Щас постареете чуток. Кувшин, ты — мой! Лично переводить тебя буду!..

В умывальнике — очередь. «Мандавохи» переводят своих. У каждой раковины, вцепившись в нее и зажмурясь, стоят бойцы. Получившие свое отбегают в сторону и прислоняются задницей к холодному кафелю.

Через три дня — баня. Как обычно, после таких дней, полная сине-черных отпечатков блях.

Отводим своих в сушилку — там свободнее.

Отвешиваем каждому положенные шесть раз.

Во время процедуры в сушилку заходят Арсен и Костя Мищенко. Прибежали с КПП, с наряда. Слухи по части быстро расходятся. Прознав о переводе, эти двое не утерпели до вечера. Понимаем их — сами ждали момента, когда становишься полноправным черпаком.

Покончив с бойцами, расстегиваем им крючки на пэша. Угощаю новоиспеченных шнурков сигаретами.

— Ну что, Кувшин? Постарел, да? — спрашиваю сидящего с блаженным видом на ледяном подоконнике бойца.

— Хуйня. Я думал — больнее будет…

— Ну, вот придут весной твои духи — покажешь им, как надо. Ладно, шнурки — на выход все! Но помните — пока духи в казарму не придут — вы все равно младшие самые. Не охуевать чтобы, ясно? Придут духи — их всему учить будете. Если что не так — пизды на равных получите.

Мне кажется, я почти дословно повторяю обращение к нам Бороды той ночью, когда мы стали шнурками.