Кирилл и Мефодий

Борис-Михаил подобрал подол власяницы и первым пошел к трапезной. У дверей в поклоне стояли повара и ожидали распоряжений князя и священников. Новая обитель, гнездо будущей литературы и просвещения, была построена в очень краткий срок по велению князя, и теперь он прибыл на ее открытие. И церковь, пахнущая свежей краской, и все другие здания были отделаны и приспособлены для работы с книгами. Кельи были небольшие, но уютные, с сенями, и только в представительском крыле было светское убранство. Просторные гостиные, удобные скамьи вдоль стен, застланные пестрыми коврами, создавали удивительную атмосферу веселости и душевной свободы. Трапезная — длинное светлое помещение с высокими окнами и красивыми дубовыми столами, поставленными буквой «Т», — располагала к неторопливому принятию пищи и спокойному молчанию. Архиепископ и князь сели на главные места, остальные разместились в зависимости от сана и ранга. Духовные — со стороны архиепископа, светские — со стороны князя. Борис-Михаил подвернул рукава простой власяницы в ожидании блюд, взгляд его едва угадывался из-за опущенных ресниц. Усталость исходила от его лица, от склонившейся головы. Его волосы, длинные и слегка вьющиеся на концах, обрамляли суровый профиль. Две глубокие складки у рта исчезали в седоватых висячих усах, похожих на подкову. Их серебристые острые концы резко выделялись на фоне все еще темной, с рыжеватым отливом бороды.

Архиепископ встал, скамья резко скрипнула, он перекрестил хлеб, который князь должен был разделить. Борис Михаил ваял хлеб с выпеченным посередине крестом и легко разломил его на четыре части. Теперь пришла очередь архиепископа, и он разделил их на столько кусков, сколько людей было за столом, и отдал на подносе одному из братьев, чтобы тот раздал хлеб присутствующим. Обед начался.

Борис-Михаил первым встал из-за стола, поцеловал руку архиепископа и, получив благословение, медленно пошел к двери. За ним последовали только приближенные. Их ожидали кони и слуги. Оруженосцы встали по обе стороны князя, но он не захотел переодеваться и во власянице сел на коня. В черной одежде он выглядел словно ворон среди павлинов, но это не умаляло, а, напротив, подчеркивало его значительность и побуждало встречных крестьян и рабов кланяться ему до земли и креститься. Борис-Михаил, подобно архиепископу, благословлял их слегка поднятой рукой. Он спешил вернуться в Плиску, где его ждали недавно прибывшие ученики Константина-Кирилла и Мефодия. Сначала князь думал подождать их приезда и пригласить их на открытие монастыря, но потом решил ускорить дело, чтобы было где разместить училище, которое он задумал. В этом монастыре должны работать только те, кто владеет пером и кистью, кто освоил славянскую письменность, а потому может быть полезен его народу. Несколько дней тому назад он встретил троих изгнанников из Моравии, но радость его была омрачена болезнью Ангелария. Он поручил Доксу так устроить их, чтобы обеспечить полное спокойствие для работы и отдыха, а также найти самого лучшего лекаря среди его «детей». Ангеларий нуждался в хорошем уходе. Он совсем исхудал — кожа да кости. С первого взгляда было видно, что все трое претерпели много мук. И Наум, и Климент тоже выглядели нездоровыми: изодранные, пропыленные власяницы, исхудавшие руки, заострившиеся скулы и ввалившиеся глаза с болезненным блеском. Так блестят глаза у голодающих — князь хорошо помнил это со времени засухи и других бедствий, обрушившихся на государство в ту лихую годину...

По дороге Борис-Михаил завернул в Преслав, чтобы посмотреть, как идет строительство. Вяз с гнездом аистов все так же возвышался в центре города. Во время одного из прежних приездов князь увидел такое зрелище, которое и до сих пор не изгладилось из его памяти. Они подъезжали к городу, как раз когда вставало солнце — оно будто повисло между двумя огромными ветвями вяза, уцепившись за большое гнездо аистов, которое заслонило полсолнца и само стало похоже на огромное светоносное яйцо, блестевшее в центре нового города.