Кирилл и Мефодий

— Разумеется, мы не хотим, что бы ты вступал с ним в борьбу, нет! Важно, чтобы ты знал о коварстве этого человека. И если для твоей боли нет скорейшего исцеления, мы можем отправить тебя стратигом. Деньги.., женщины.., все.., понимаешь? И власть. Войско, которое будет в твоих крепких руках. Ты знаешь, как мне жаль Мефодия, как нужна мне его мужская десница. Увы, с ним уже нельзя разговаривать... Там сатана. Я видел Мефодия недавно, по правде сказать — стало боязно за тебя и за него: совсем озлобился. Держись от него подальше. И не забывай о подлости Варды. Если мы уложим его мечом, с Михаилом будет справиться проще простого...

Закатные лучи били логофету в глаза. Константин почувствовал холодок озноба.

— Ты жесток, логофет.

— Ты ошибаешься, философ. Я никогда не был жестоким, однако жизнь подсказывает нам единственный путь к власти... Власть — как широкая степь: чем дальше идешь, тем сильнее опьяняет она запахами, дурманит ароматами трав, манит бесконечностью земли и неба, и рождается чувство, что все это — твое... И если какая-нибудь тварь, пусть даже ничтожная, появится на твоем пути, она должна умереть, чтобы не осквернять твои владения. Раз уж пошел по этой степи, нет возврата... Я давно бреду по ней и не могу вернуться, тем более сейчас, когда большая часть жизни позади. Но я не позволю, чтоб какой-то пьяница и развратник путался у меня под ногами. Он должен пасть от моего меча, как баран, иначе я никогда не обрету покоя.

— А Феодора? — невольно спросил Константин, увлеченный рассуждениями Феоктиста.

— Мать Феодора? Это похоже на то, будто ты несешь в руках цветок, самый красивый цветок, сорванный в этой степи... И власть не сладка без таких цветов. Я буду троном, она — цветком, украшающим его. Вот тогда, если тебя манит величие духа, престол патриарха будет тебе как раз... Общение с богом — самое подходящее дело для мудреца.

— Но это святотатство!

— Что именно? — не понял Феоктист.

— Обещание патриаршего престола.

— На всякого мудреца довольно простоты! — криво усмехнулся логофет. — Прости, философ, но ты действительно живешь в облаках и смотришь на людей оттуда. Сверху они видятся либо лысыми, либо с буйной шевелюрой. А человек-то — штука сложная! Что святотатство?.. А разве не святотатство отнять сына у матери? Не святотатство бросать людей в темницы из-за того, что они поклонялись иконам? Не святотатство с патриаршего престола натравливать людей друг на друга?.. Не святотатство свергнуть недавнего патриарха, как было с Анисом Грамматиком, и сослать его? Это сильное слово — святотатство, философ. Пусть люди постарше судят о том, что святотатство и что нет. Но попомни мои слова: если мы добьемся успеха, то сделаем все, чтобы воссияла чистая и непорочная правда!

Константин молчал — ему не хотелось спорить. Он сравнивал себя с деревом, на которое обрушился внезапный вихрь, стремящийся унести его за собой, но дерево не поддается и стоит на своем месте. Слова о Мефодии раздражали его. Они были подобны камням, брошенным в заветный уголок его души, и тот, кто их бросал, не был уверен, попадают ли они в цель. Одно было ясно философу: логофет провел такой же разговор с его братом, но без успеха. По-видимому, молчание Константина понравилось Феоктисту.

— Хорошо, что ты обдумываешь это, — сказал он. — Но не раздумывай долго, надо действовать. Если решишься, я устрою тебе встречу с матерью Феодорой, получай ее благословение и пост в Фессалии...

Слова эти вновь остались без ответа. Черная птица, махая крыльями, пересекла далекий красный закат и заметалась на огненном его фоне, будто кусок угля, перекатывающийся с места на место. Она то становилась еле заметной, то опять вырастала. Наверное, этот неестественный пожар напугал птицу, и ей все не удавалось преодолеть его, вырваться, найти укрытие в сумерках. В смятении птицы Константину почудилось некое знамение. Он встал, плотнее запахнул плащ и слегка поклонился.

— Спокойной ночи, логофет!

— Спокойной ночи, философ!..

8

Павлины в саду распустили многоцветные хвосты. Феерия красок вдруг вспыхнула перед глазами Ирины. Рука ее потянулась к золотому песку и неловко бросила горсть мелких зерен. Павлины, тихо зашипев, скрылись за олеандровым кустом.

На лестнице появился долговязый слуга и, поклонившись, тонким голосом возвестил:

— Государь ждет тебя...

Ирину всегда раздражало это «государь» на первом плане. Неужели трудно привыкнуть обращаться к ней, как надо?

— Кого ждет? — иронически спросила она.

— Тебя, светлейшая...

— Запомни на будущее: «Светлейшая, государь хочет видеть тебя». Ясно?

— Светлейшая, ясно...

— Не «светлейшая, ясно», Дирак, а «ясно, светлейшая!» — угрожающе глянула она на него.

— Увидеть тебя, светлейшая, ясно! — совсем запутался слуга.

— Болтан! — гневно прошипела Ирина и, пройдя мимо нахохлившихся павлинов, скрылась в прохладных коридорах.