Кирилл и Мефодий

Возможно, такой неожиданно резкий рывок в неизведанные пространства покажется с их стороны слишком приключенческим и даже авантюрным, чтобы ему осуществиться. Но если еврейские и арабские купцы запросто добираются в те края, то почему не могут напоследок позволить себе такое путешествие два не ищущих никакой торговой корысти византийца, для которых чем дальше, тем больше судьба славянства становится их собственной судьбой?

К НАРОДУ ФУЛЛ

Огонь и дождь

Это произошло по возвращении братьев в Корсунь. Сидели за ужином у архиепископа Георгия. Сотрапезники расспрашивали о подробностях путешествия, о самой полемике в хазарской столице. Среди прочего братья рассказали и о том, что, когда каган перед прощанием выразил намерение одарить их дорогими подарками, они с благодарностью отказались, но попросили отпустить с ними своих единоверцев-ромеев, которые, как они узнали, пребывают по разным причинам в хазарском плену. Каган оказался милостив. Так на обратном пути в их походной дружине оказалось на двадцать человек больше. Не дороже ли такой прибыток любых даров?

Неожиданно, когда поднялись от трапезы, Константин обратился к владыке Георгию с тихой просьбой: «Отче, сотвори обо мне молитву, как если бы отец мой помолился обо мне».

Кто-то из присутствующих всё же расслышал эти его слова и, улучив минутку, полюбопытствовал, почему именно так младший из братьев попросил владыку.

«Отвеща Философ, — читаем в житии, — во истину от нас отыдет утро ко Господу».

Что понимать под этим «утро»? «Назавтра»? Или «вскоре»? Похоже, глава епархии был уже смертельно болен, но никто из его окружения не оказался готов к скоротечной развязке.

Событие запомнилось агиографам как свидетельство особой духовной собранности и чуткости Константина в самый канун кончины херсонского владыки. Наверняка братья участвовали в отпевании и погребении архиепископа Георгия, так по-отечески приветившего их и так расположившего к себе.

Вскоре же, перед тем как им покинуть Корсунь-Херсон, произошло ещё одно событие, задержавшее, хотя и не надолго, братьев в Таврике. В «Житии Кирилла» оно стоит как-то особняком. По первому впечатлению, описанное происшествие словно попало сюда из какой-то иной истории, посвященной совсем другому герою. Ни напрямую, ни косвенно случившееся не связано с заданием, полученным братьями в Константинополе.

Да и сам рассказ об этом событии начинается в житии как-то вдруг, с весьма живописного, даже экзотического описания места действия:

«Бете же в Фоульсте языци дуб велик, срослся с чрешнею, под ним же требы деяху, нарицающе именем Александр, женску полу не дающе приступати к нему, ни к требам его».

Итак, речь заходит о неком Фульском языке (роде, племени, народе?), люди которого, будучи сугубыми язычниками, избрали объектом поклонения и совершения своих треб какой-то впечатляющий размерами дуб, к тому же причудливо сросшийся со стволом черешни (что, видимо, и стало причиной выбора дерева для священнодействий).

Судя по тому, что эти люди присваивают дереву человеческое имя Александр, дубу явно приданы свойства мужского божества. Поклонение сакральному древу доверено только мужчинам племени.

Оказавшись в такой вот если не первобытной, то вполне патриархальной обстановке, Константин не теряется и сразу вступает с мужами в беседу. В житии не указано, на каком языке ведётся разговор, но, судя по его насыщенности вероисповедными вопросами, перед Философом толпятся язычники несколько особого склада. Если не все, то иные из них уже крещены, а остальные, по крайней мере, наслышаны о христианстве. Однако живут без постоянного духовного окормления и потому снова уклонились на тропку к своему капищу, к преданиям и обычаям родной старины.

Свои укоры Философ начинает с того, что напоминает мужам о древних эллинских язычниках. Те ведь на вечную муку отправились за то, что вместо Бога поклонялись «небу и земли, такой велицей и добрей твари». Насколько же незавиднее участь тех, кто поклоняется дереву, вещи такой малой и ничтожной, подверженной гниению и огню. Если уж прельстились вещью, ежеминутно готовой в огонь, увещает Константин, «како имате избыти от вечнаго огня»!

Фульские мужи оправдывают поклонение дубу тем, что не сами они такой обряд придумали, но блюдут обычай своих отцов. Дуб помогает им при засухах, от жертв ему происходят обильные дожди. Если они дерзнут отречься от отеческих преданий, не увидать их роду дождя до самой смерти.