Кирилл и Мефодий

Вести о работе собора, раз от разу поступавшие в Рим, не могли не волновать и обитателей здешней греческой общины. Мефодий с учениками впитывали молву, чаще скупую, чем изобильную, с особой жадностью. Там, в стенах Софии, где проходили сейчас заседания, косвенно решалась и их участь.

Нет, что-то в стольном граде ромеев сразу же пошло вопреки замыслу Римской курии. Начать с того, что состав собравшихся был поразительно мизерен. Кроме самого Игнатия, встречу не почтил присутствием ни один из восточных патриархов. Не явились и большинство митрополитов и епископов. Устроителям пришлось срочно заполнять пустующие кресла за счёт множества придворных чиновников. Ну разве такими были настоящие Вселенские соборы, кипевшие многолюдством, сверкавшие именами самых маститых и достойных посланцев своих епархий? Какое-то вялое театральное действо вместо собора!.. Латинские легаты к тому же сразу выставили присутствующим свои доставленные из Рима «формулы», напоминавшие правила примерного поведения, которые все обязаны были подписывать. И чем же сии скрижали подписывать? Обычными чернилами? Или киноварными — из чернильницы самого василевса? Прямо какая-то присяга на верность папам — и нынешнему Адриану, но особенно покойному Николаю.

Даже приверженцы Игнатия, даже императорские чиновники, говорят, опешили от такого натиска. Когда речь дошла до анафематствования Фотия, с мест послышалось возмущённое: «Отсутствующий да не судим будет!»

Тогда, на пятое по счёту заседание, опального патриарха, несмотря на его нежелание участвовать в действе, доставили принудительно. Рассказ о том, что происходило дальше, Мефодий не мог слушать без волнения.

Чтобы унизить Фотия, ему велели стоять у самого входа в зал, за спинами присутствующих мирян. Легаты, никогда не видевшие Фотия в лицо, всполошились:

— Кого это там ввели?.. Кто этот — последний?

— Это и есть Фотий! — ответил сановник василевса.

— Тот самый Фотий? — вскричали, как со сцены, легаты. — Тот самый Фотий, что причинил столько злостраданий Римской церкви за семь лет своего самоуправства?! Тот, который столько бед нанёс и церкви Константинопольской, и всем церквам Востока?!

Зал притих. Молчал и Фотий.

После подробнейшего перечня его вин потребовали, чтобы подсудимый защищался. Все снова обернулись к Фотию.

— Бог слышит мой голос, если я и молчу.

На это легаты изрекли:

— Твоё молчание не спасёт тебя от осуждения! Фотий снова сказал:

— Но и Иисус Христос своим молчанием не избегнул осуждения…

Многие возроптали:

— Как смеет святотатец сравнивать себя с Христом!

Это было всё или почти всё, что, по словам разных рассказчиков, произнёс на суде Фотий. Но даже такого изложения хватило Мефодию, чтобы растроганно оживить в памяти облик опального патриарха. Покойный брат возлюбил Фотия ещё со своей студенческой скамьи. Почитал его как искуснейшего наставника, мудрейшего из мирских. Оба успели оценить его и как пламенного защитника православных догматов, когда Фотий, что бы ни судили и ни рядили о нём теперь, был, — по воле свыше, а вовсе не по своему тщеславию — призван к патриаршему служению. Теперь же молва открывала Мефодию в этом человеке новое свойство — мудрость выстраданного молчания. Такого молчания, что красноречивее любых речей.

Из других известий ободрило то, что сразу три епископа, несмотря на давление василевса, отказались на соборе судить Фотия. Один из них, Иоанн, митрополит Ираклийский, сказал во всеуслышание: «Кто анафематствует своего епископа, да будет проклят!»

Однако латинские легаты постарались исполнить задание курии до конца. Состоялась процедура анафематствования, с непременным (уже вторичным) сожжением прямо здесь, в зале заседаний, неугодных декретов за подписью Фотия, вытащенных из патриаршего архива. Внесли медную жаровню, развели в ней огонь, принялись метать в чадную пасть одну за другой рукописные хартии.

Дьякон-грек грозным рыком возгласил брань проклятия, превыспреннюю, к тому же почти стихотворную:

«Фотию придворному и узурпатору анафема!

Фотию мирскому и площадному анафема!

Фотию неофиту и тирану анафема!

Схизматику и осуждённому анафема!..

Изобретателю лжей и сплетателю новых догматов анафема!..»

Даже «новым Иудой» напоследок назвали.

Какие бы бодрые отчёты ни слали легаты в Рим о своих победах, собор явно проваливался. Никто на нём не заикнулся вслух оспорить всем известные доказательства Фотия в защиту Символа веры, в текст которого западные иерархи во главе с покойным Николаем пытались было протащить своё тощее изобретение — «филиокве».