Кирилл и Мефодий

…Господи Боже мой, аще сотворих сие,

аще есть неправда руку моею,

аще воздах воздающим ми зла,

да отпаду убо от враг моих тощ…

Да поженет убо враг душу мою

и да постигнет и поперет на землю живот мой,

и славу мою в персть вселит…

Господь судит людем;

суди ми, Господи, по правде моей и по незлобе моей на мя.

Да скончается злоба грешных,

и исправиши праведнаго,

испытали сердца и утробы, Боже, праведнаго.

Помощь моя от Бога, спасающаго правыя сердцем.

Господь судитель праведен и крепок и долготерпелив…

Невозможно сосчитать, скольким тысячам тысяч людей псалмы царя Давида становились утехой в непереносимых огорчениях. Теперь он напрямую хочет беседовать с тобою, славянский князь, на твоём языке. Великий из пророков Христовых готов и твоими бедами поболеть. И, главное, надеждой тебя, как брата, ободрить.

Господь просвещение мое и Спаситель мой, кого убоюся;

Господь защититель живота моего, от кого устрашуся…

Аще ополчится на мя полк, не убоится сердце мое,

аще восстанет на мя брань, на Него аз уповаю…

Обратил еси плач мой в радость мне,

растерзал если вретище мое

и препоясал еси мя веселием…

Молитва заговорила

Как ни тяжело пережили князь Ростислав, его двор и народ недавнее пленение, грабежи, а заодно и поражение в правах, константинопольская миссия сворачивать свою работу не собиралась. Иное дело, что её труды пришлось теперь на ходу приспосабливать к непредвиденным переменам.

Франкское духовенство не преминуло воспользоваться реваншем Людовика Немца. В моравских городах и городках, где стояли построенные по замыслам баварских и швабских епископов храмы, снова зазвучали латинские мессы. На правах хозяев опять зачастили сюда с запада сборщики храмовых десятин. А при них засуетились, будто мухи после спячки, всякого рода соглядатаи. Пусть не сразу, но рано или поздно настырные осведомители должны были расслышать звуки странных песнопений, доносящиеся по субботним и воскресным дням то из городского собора, то из княжеского домового храма.

Словацкие исследователи кирилло-мефодиевской старины, справедливо считая моравлян своими прямыми предками в Средневековье, с особым, даже трогательным вниманием относятся к подробностям пребывания здесь солунских братьев. В своих разысканиях они, независимо друг от друга, предложили не один вариант наиболее надёжного — для укрытия от чужих недобрых глаз — сельбища, в котором могло бы безбедно существовать училище миссии после погрома, учинённого немцами. При таком направлении мыслей воображение поневоле рисует картину некоего романтического лесного укровища. Затворились в глухомани, живут по строгим правилам конспирации.

Может быть, на какое-то время — впрочем, не очень продолжительное — и возникала нужда в соблюдении особых условий прикровенности. Но при этом и князь, и прибывшие в его землю учителя веры совсем не хотели считать такие условия достойными своего общего замысла. Слову Божьему непристойно ступать крадучись, с повадкою ночных татей. Ни изначально, ни теперь речь не могла заходить о том, чтобы затевать в Моравии какую-то катакомбную церковь. В условиях подпольного существования училищу было бы не по силам справиться с теми задачами, которые заранее определила для него миссия. Эти задачи были слишком широки, чтобы решать их келейно, в обстановке скрытности.

Совершенно недвусмысленно сказано об этом в «Житии Кирилла»:

«Вскоре же Философ перевёл весь чин церковной службы, научил их утрени и часам, обедне и вечерне, и повечернице, и тайной молитве».

Если переводами желательно заниматься в полной тишине, то научение — дело громкое, звонкоголосое. Речитативное, распевное чтение и пение в кувшин не уместить. Для слова, звучащего открыто, ясно и отчётливо, нужно раздольное пространство большой классной комнаты или храма. Агиограф, перечисляя составные полного чина церковной службы, называет, правда, напоследок и «тайную молитву», но и в связи с ней, как убедимся, речь тоже не идёт о необходимости какой-то скрытности.