Кир Булычев. Собрание сочинений в 18 томах. Т.1

На третий день Крони проснулся со странным ощущением знания. Он знал что-то, неуловимое с первых мгновений, но реальное и значительное. Он подумал сначала, нежась под прикосновением простыни, что он хорошо выспался. Перестук капель воды по оранжевой крыше означает, что идет дождь, а не лопнула ржавая труба и не протекла изоляция. Может быть, причина заключалась в успокаивающей надежности вещей в Городе Наверху, за исключением, правда — и тут Крони улыбнулся, — хозяйства Станчо Кирова, который, наверно, с рассветом чинит гравитолет. И память сразу подарила ему образ насупившегося в решении неразрешимой технической задачи загорелого, голубоглазого, наполненного неисчерпаемым доброжелательством Станчо.

В госпитальный отсек заглянула Анита Соломко и сказала:

— Доброе утро, Крони.

— Здравствуйте, Анита, — сказал Крони. — Пора вставать?

У Аниты было гладкое лицо, которому чужды были сильные эмоции. Потому Крони не уловил ликования, овладевшего Анитой при звуке его голоса.

— Можете понежиться, Крони, — сказала Анита. — Но завтракать будете в столовой. Как желудок, не беспокоит?

— Нет, — Крони покраснел, потому что такие вопросы женщина не должна задавать мужчине.

— Ничего удивительного, — сказала Анита. — Такая резкая перемена диеты не может пройти безболезненно.

И Анита поспешила наружу, где ходил, мучаясь головной болью, Гюнтер, заранее решивший, что ничего не вышло и все его мучения оказались напрасными. Анита выдержала паузу. Нет, не преднамеренно. Просто перед тем как обратиться к Гюнтеру, она попыталась подавить в себе тягучее чувство нежности к этому грузному, не очень молодому человеку. Анита сосчитала до двадцати и сказала:

— Гюнтер.

Голос дрогнул, и получилось не так просто, по-товарищески, как ей хотелось сказать.

— Спит? — спросил Гюнтер, стараясь не двигать головой, чтобы не вызвать приступа боли.

— Он проснулся. Говорит, что желудок его больше не беспокоит.

— Да? — сказал Гюнтер. — Я пойду тогда завтракать.

— Выпей сначала вот это. От головной боли.

Гюнтер протянул ладонь, тронутый догадливостью Соломко.

Крони спрыгнул с койки и поднял руки, чтобы поглубже вдохнуть. Ему нравилось, как пахнет здесь воздух. И на улице, и даже в палатке. Легкие запахи лекарств, жившие в воздухе, лишь подчеркивали его свежесть.

Крони отодвинул шторку умывальника и включил воду похолодней. Почистил зубы и причесался. Надо бы постричься, как Такаси. Потом вернулся в комнату и, перед тем как одеться, застелил койку. Он подошел к столику и нашел там записку: «Для Крони. По таблетке три раза в день». Проглотил таблетку, не запивая. И тут ноги его стали слабыми, и он опустился на койку, сжимая в руке записку.

Он зажмурился, ударил ребром ладони по ноге. Снова прочел: «Для Крони. По таблетке три раза в день».

Крони не умел читать. Ни на каком языке. Ни на своем, ни на верхнем.

Он появился здесь два дня назад. И все попытки общения за прошедшие два дня ограничились примитивными действиями. Он бил себя в грудь и говорил: «Крони». Такаси бил себя в грудь и говорил: «Такаси». И оба смеялись и повторяли эти имена, потому что имена уже обещали на будущее какой-то сдвиг в отчаянном и обидном непонимании.

— Гера? — спрашивал Крони и показывал на Наташу.

— Наташа, — отвечал Такаси.

Круминьш обводил руками город и спрашивал что-то. Крони показывал в сторону леса, к пещерам. Потом Крони обводил руками вокруг, и Круминьш показывал на потолок, по которому крутилось, показываясь порой из-за сизых пятен, освещая землю, текучее Озеро Легкой Лавы.

«Какой потолок? — подумал Крони с легким чувством снисхождения к себе, вчерашнему. — Потолок бывает в пещерах. А над палатками — небо, бесконечное небо, по которому плывут облака и которое тянется в звездный мир, приславший сюда археологов, потому что на планете никого нет в живых».

Информация, перешедшая к Крони и принадлежавшая ранее Гюнтеру, не подавляла то, что было известно Крони ранее, она добавилась к его знаниям и опыту, и убежденность мозга в том, что новые знания и язык, которым он владеет, свойственны ему искони, помешали Крони осознать свое перерождение сразу. Он говорил с Анитой, не чувствуя, что говорит на чужом языке, он прочел записку и послушно выпил таблетку, не поняв сначала, что не умеет читать. Он рассуждал о характере Станчо, забыв, что до той минуты не выделял Станчо из других членов экспедиции и это звукосочетание ничего ему не говорило.

Надо идти завтракать. А то они будут волноваться. Крони натянул еще вчера ушитый Кирочкой комбинезон и сунул записку в карман. Ему жаль было расставаться со свидетельством причастности к миру, перед которым бессильны и Мокрица, и все директора, и — как его звали? — квартальный Ратни, грязная жаба с лицом голодного паука.

Он вошел в столовую и сразу догадался, что они уже обо всем знают.

— Доброе утро, — сказал он. — Куда садиться?

— На свое место, — ответил Круминьш, не поднимая глаз от тарелки, потому что ему хотелось смеяться.

— Макароны будешь? — спросил Петерсон, обладавший удивительным свойством переходить на «ты» на второй час знакомства.

— Буду, — сказал Крони.