Кио ку мицу! Совершенно секретно - при опасности сжечь!

— Ни в коем случае! — закричал в трубку премьер-министр. — Ведите допрос до полного изнеможения арестованного! Иначе вы ничего не добьетесь…

Генерал Тодзио, бывший начальник военной жандармерии в Квантунской армии, знал, как надо вести допросы…

Допрос продолжался, но через несколько часов в изнеможении оказался не Зорге, а государственный прокурор Ёсикава.

Зорге не били, не пытали во время допросов, иностранцев было приказано не трогать — могли произойти дипломатические осложнения. Исключение составлял только Бранко Вукелич. Его считали французом, поскольку он представлял французское телеграфное агентство. А Франция — поверженная страна, кто с ней станет считаться! Вукелич стойко переносил самые ухищренные пытки. Избитого, окровавленного, его приводили в комнату следователя, и он снова молчал. Разъяренный прокурор как-то спросил: «Он кто — француз или американский индеец, откусивший себе язык?! Заставьте же его говорить!» Но Бранко Вукелича говорить так и не заставили.

Пытали, били бамбуками и художника Иотоку Мияги, и он мечтал поскорее умереть — его больное тело, снедаемое туберкулезом, не выдерживало долгих мучений.

Рихард попросил доставить ему пишущую машинку и пачку бумаги, сказал, что от руки писать он отвык, а привыкать снова к перу не хочет… Тяжба арестованного с тюремной администрацией тянулась долго, но победил Зорге. Прокурор распорядился принести арестованному машинку.

И вот он в одиночной камере наедине с раскрытой машинкой на деревянном столе. С чего начать и зачем? Нужно ли все это? Нужно!

Рихард смутно догадывался, чувствовал, что отношение к нему изменилось. Может, его кто-то оклеветал, как же тогда опровергнуть этот навет? Зорге понимал: ему наверняка не выбраться из японских застенков. Так пусть же люди узнают, как он жил, пусть сохранят о нем добрую память. Он, Рихард Зорге, будет повествовать о прошлом, о том, что давно отжило и не может уже повлиять на дела, связанные с группой Рамзая. Начнет он издалека и будет писать не торопясь. Это позволит ему уйти от текущих допросов. В тюрьме тоже важно выиграть время. И пусть это будет его завещанием, его кредо, в котором он изложит свои убеждения, свои взгляды.

Начал Рихард с официальной справки:

«

Я — Рихард Зорге — родился 4 октября 1895 года на Южном Кавказе, в Аджикенде. Отец был инженером немецкой нефтяной компании в Баку. Мать — русская, из бедной семьи железнодорожного рабочего. Семья имеет революционные традиции. Дед и его братья были активными участниками революции 1848 года».

Рихард не помнил раннего детства, об этом рассказывала ему мать, Нина Семеновна, которая все еще жила в Гамбурге, не зная о судьбе сына.

Трехлетним ребенком Зорге очутился в Германии, провел там больше четверти века, до тех пор пока не приехал в Советский Союз. Рихард был самым младшим в семье инженера Альфреда Зорге, среди еще четырех сестер и братьев.

Отец Рихарда когда-то принимал участие в экспедиции Свена Гедина в Центральной Азии, работал в Российской императорской нефтяной компании, а вернувшись в Германию, стал закупщиком оборудования для нефтяных фирм в России.

«…До того времени, как началась война, — писал Зорге, — мои детские годы текли сравнительно спокойно, я жил в обеспеченной семье, принадлежащей к классу буржуазии. Наша семья не испытывала никаких материальных затруднений. Но во мне было нечто такое, что несколько отличало меня от других.

О текущих событиях в Германии я знал много лучше взрослых. В течение длительного времени скрупулезно изучал политическую обстановку. За это в школе меня даже прозвали «премьер-министром».

Я знал, что мой дед посвятил себя рабочему движению. Знал я также, что взгляды моего отца резко отличаются от взглядов деда. Отец был типичным националистом. Брат же мой придерживался ультралевых взглядов».

Детство и юность Рихарда Зорге закончились в школьные каникулы лета четырнадцатого года. Школьники возвращались с экскурсии из Швеции. Они плыли домой с последним немецким пароходом — начиналась война, и корабли, застигнутые ураганом событий, спешили укрыться в своих портах.

Кайзеровская Германия жила в угаре шовинистических настроений, на улицах кричали «хох!», поднимая портреты кайзера, точно так же, как в России носили портрет царя…

Романтика новизны, надоевшее школярство, стремление начать новую жизнь и, конечно, шовинистический угар, принимаемый за патриотизм, решили судьбу подростка. Рихард не вернулся больше в школу. Тайком от всех младший Зорге ушел добровольцем в солдаты.

Это было началом судьбы. И вот финал: он в тюрьме, — быть может, единственный путь отсюда — на эшафот. Зорге не знал, что с ним будет, но был готов к самому худшему. Теперь, когда жизнь была прожита, он мысленно спрашивал себя: так ли нужно было жить? Да, так!