Кинжал из плоти

— Правда? Прекрасно. Пройдемте сюда… Я только что закончил работу. Возможно, она заинтересует вас.

Я пошел за ним в студию, а впереди нас шествовала Эйла, и надо сказать, шествовала она превосходно. Я окончательно убедился, что под платьем у нее ничего нет. Платье охватывало талию, облегало бедра, и, когда она шла, под тонкой материей легко угадывалась твердая плоть.

В середине комнаты на мольберте стояла большая картина. За ней виднелся низкий драпированный диван. Эйла прошла к нему, откинулась на спинку, позволив платью едва прикрывать свои бедра. Действительно едва. Я отвел взгляд в сторону и посмотрел на картину.

Она оказалась так себе. На мой вкус, конечно. Он расписал ее как ад — тут перемешались кривые линии, могильные холмы, какие-то кляксы, и я от нее дурел.

Питер тревожно взглянул на меня.

— Нравится?

Я пожевал губу. Очевидно, это было «современное искусство». Возможно, «Симфония лжи» или «Заря над критикой». Я не знал, что бы такого сказать без обмана.

— М-мм, да уж. Действительно.

— Конечно, тут надо еще повозиться, прежде чем выставлять на демонстрацию. Это из моего позднего… Диана после охоты. Честно говоря, не верю, что создал бы подобный эффект с другой моделью. И только Эйле удалось объединить сущность — вдохновение, драму и огонь…

— Эйле?

Я взглянул на пеструю картину.

— Так это Эйла?

Питер Саулт нахмурился. Я свалял дурака.

— Конечно, — сказал он резко. — Это козлу понятно. Смотрите!

Он ткнул в картину кистью.

— Вот мотив…

Он замолчал и повернулся к печальной девушке.

Она кивнула и, пожав плечами, слегка дернула подол платья. Оно начало расстегиваться. Я оказался прав — под ним ничего не было. С явно наигранным равнодушием она подняла руки к воротнику и потянула платье к плечам. Прошла секунда или две, но мне казалось, что она раздевалась очень долго, словно каждое движение выполнялось с преувеличенной, провоцирующей медлительностью.

Платье сползло с плеч, оголив дерзкую высокую грудь. Казалось, Эйла почти не осознавала своей абсолютной наготы, но ее большие темные глаза застыли на мне. Мгновение она придерживала платье на бедрах, прикрыв изгиб талии и верхнюю часть бедер. О, Боже, она походила на свои черные брови, летящие ввысь. Полная грудь выпирала вперед, ноги слегка раздвинулись, белая кожа создавала изумительный контраст с черной тканью. Она выглядела почти непристойно голой. В тот миг мне подумалось, что эта жаркая сильная женщина и в аду получит наслаждение.

Платье упало на пол. Эйла повернулась, шагнула к дивану и погрузилась в него, закинув руки за голову. Она подняла правую ногу, затем опустила ее на одежду и неподвижно замерла.

Питер о чем-то говорил, но я его почти не слушал. Он что-то объяснял о «светотени… символических элементах… тональной необходимости» и множестве других непонятных вещей, а я смотрел на Эйлу. Как я понимал, в этой комнате она была единственным произведением искусства, сочетая в себе все необходимые элементы, символизм и прочее.

Питер мог говорить только о картине. Не отрывая глаз от Эйлы, с почти диким одобрением, я делал в соответствующие моменты какие-то идиотские замечания. Эйла повернула голову и, похотливо улыбаясь, смотрела на меня.

Питер начал поворачиваться ко мне, и я тут же перевел взгляд на него. Он счастливо улыбался.

— Спасибо вам. Но если бы вы посмотрели на нее, когда я закончу.

— Действительно, — подтвердил я. — Могу представить.

Питер отвернулся к картине и начал работать. По мне он мог бы этого и не делать, но художник вдохновенно тыкал кистью то здесь, то там. Я молча ждал. У меня больше не было вопросов к нему, но, думаю, один или два вопроса я мог бы задать Эйле.

— Где, черт возьми, желто-кремовая? — вдруг заорал Питер… Я вздрогнул.

— Что?

— Желто-кремовая. Ну что же тут творится?

Он переворошил длинную коробку, заполненную сморщенными тюбиками.

— Эйла, где, черт возьми, желто-кремовая?

Она пожала плечами и приподнялась на локте. Ее длинные волосы волнами стекали на белое плечо.

— Черт, — воскликнул Питер и выскочил из комнаты.

В передней раздался звук хлопнувшей двери. Эйла взглянула на меня. Я спросил через несколько секунд:

— Куда он ушел?

— Наверное, в гараж. У него там краски и всякий хлам.

— А-а. Только в гараж.

Она улыбнулась. Это было не просто обольстительная улыбка. Ей благоволил сам дьявол. И улыбка казалась обольстительно прекрасной.

— Мистер Логан, — произнесла она.

— Да?

— Идите сюда.

Ее голос напоминал трепещущее контральто. Он был глубоким и мягким, как темнота — как чернота. Он походил на черноту ее волос, бровей и огромных печальных глаз. Я подошел к дивану.

— Присаживайтесь, — предложила она.

Я сел рядом с ней, и она прошептала:

— Смотрите на меня.

Эти слова удивили меня? Я ожидал, она скажет что-нибудь иное.

— Что вы сказали?

Дыхание бессознательно замедлилось.

— Смотрите на меня, мистер Логан. Просто смотрите на меня. Вы понимаете?

Она говорила очень медленно, почти лениво.

— Нет, ничего не понимаю…

Какой странный разговор.

Она откинулась на локти, затем легла на спину, сложила руки по бокам и вытянула ноги.