Киммерийская крепость

Ещё одна мисс Марпл на мою голову, подумал Гурьев с тоской.

— Нельзя, Анна Ивановна. Во избежание, так сказать. И всё такое прочее, — лицо Гурьева приобрело то самое выражение, какое должно было бы иметь, не владей он с некоторых пор каждым его мускулом на все сто процентов всегда и везде.

Только на мгновение. Но этого было достаточно, чтобы Завадская побледнела и отшатнулась:

— Я… Я вовсе не хочу вам мешать, Яков Кириллыч… Но… это же мои дети…

— И мои, Анна Ивановна, — тихо произнёс Гурьев, снова натягивая на себя маску доброжелательной непринуждённости. — Всё будет в порядке. Я отвечаю. И мне действительно пора.

Денис сидел на скамеечке перед забором и курил папиросу за папиросой. Судя по всему, он приканчивал уже вторую коробку «Норда», потому что окурков вокруг было видимо-невидимо. Увидев Гурьева, Шульгин вскочил.

— А насвинячил-то, — подходя, неодобрительно проворчал Гурьев, поджимая губы. — Кто за тобой убирать будет, боцман?

— Железный ты, что ли?!

— Я не железный. Я тренированный. Докладывай.

Выслушав Шульгина, Гурьев сделал скучное лицо:

— Ясно. Давай, проводи мальчишек по домам и возвращайся. Кошёлкин тоже сейчас подтянется.

— Жив курилка?!

— Он нас с тобой переживёт, Денис, — усмехнулся Гурьев. — Если никто не помешает. Знакомая личность?

— Кто ж Ляксей Порфирьича не знает! Сыщик легендарный, можно сказать.

— Вот. Легенда живёт и действует, Денис.

— А как ты его?!

— Вот любопытный какой, — улыбнулся Гурьев и так поморгал, что у Шульгина пропала охота задавать вопросы.

— Ладно. Зови ребят, потопаем.

— Денис.

— Да?

— В школе оружие есть?

— Что?!

— Семь футов тебе, Денис Андреич. Под килем, — кивнул Гурьев и шагнул в калитку и обернулся: – Дети выйдут сейчас.

Он вошёл в дом, кивнул девушке, Феде и Степану:

— По домам, с Денисом Андреевичем, — и, увидев, как вскинулись ребята, пресёк бунт в зародыше: – Это не хулиганьё местное – это уголовники. Ситуация, близкая к критической. Поэтому – не спорить. Давайте, всё. Даша, я к Нине Петровне на минутку, потом поговорим.

Заглянув на половину хозяйки, убедился, что ни на какой рынок та и не думала ходить, конечно же.

— Нина Петровна.

— Да, голубчик?

— Спасибо вам. Вы мне, действительно, так помогли. Я ваш должник.

— Пустое, Яков Кириллыч, — улыбнулась Макарова. — Я знала, что вы с Алё… общий язык с Алексеем Порфирьичем найдёте.

— Я попросил его переночевать с нами сегодня. Может, это продлится ещё какое-то время. Увы. Уж не обессудьте.

— Яков Кириллыч! Так всё вот?!

— Ага, — обезоруживающе улыбнулся Гурьев. — Скажите, Нина Петровна. Можете допустить на мгновение – я не дурак и многое понимаю, несмотря на мой предосудительно юный возраст?

— Очень даже могу, — кивнула Макарова.

— Так шли бы вы замуж за Алексея Порфирьевича, Нина Петровна. Это же немыслимо – столько лет. И он вам по сердцу, и вы для него – свет в окошке. А?

Макарова молчала, разглядывая Гурьева. На скулах у неё проступил румянец. Наконец, она сказала, поднеся руку к горлу:

— Какая из меня невеста, Яков Кириллыч.

— Детство кончилось. Это правда. А жизнь – нет. Не сердитесь на меня, Нина Петровна.

— Я не сержусь, — тихо сказала Макарова. — Я понимаю, вы догадались, он же не мог сказать.

— Конечно, нет. А пить он не пьёт больше. За это не беспокойтесь.

— Кто вы, Яков Кириллович?!

Гурьев улыбнулся и исчез, — вопрос – по контексту – был явно риторическим.

Даша была явно напугана, но старалась виду не подавать. Гурьев улыбнулся:

— Ты присядь, дивушко. Разговор у нас с тобой будет обстоятельный.

— Я тогда чай сейчас приготовлю. Я быстро.

— Хорошо.

Девушка вернулась в комнату с подносом, чашками и сушками. Поставив на стол, снова скользнула на кухню и принесла чайник. Гурьев помог ей разлить кипяток:

— Теперь слушай свою историю, капитанская дочка.

Когда Гурьев закончил, Даша улыбнулась:

— Ну, папка рассвирепеет, — И посерьезнела: – Думаешь, они меня убить хотят?

— Ох, нет, дивушко, — усмехнулся Гурьев. — С человеком можно вещи куда более весёлые проделывать, чем просто убить. Просто убить – это слишком просто.

— А… что?

— Добро пожаловать в настоящую жизнь, дорогая, — Гурьев обнажил в плакатной улыбке острые, белые зубы. И тотчас же стёр оскал, спросил участливо: – Страшно?

Даша, помедлив, кивнула. У неё даже носик побледнел и заострился. Дивушко моё дивное, подумал Гурьев. Ну, ничего, ничего. Я тут. И меня это радует. Всё нормально.

— Это правильно, дивушко, — Гурьев дотронулся до её руки. — Бояться не стыдно. Не боятся только дураки.

— А ты?

— Я опытный и тренированный. И я из другой обоймы, Дарья.

— Думаешь, я не знаю, почему ты от меня руками и ногами отбиваешься? — проговорила Даша, посмотрев в окно.

— Ну, и почему же? — заинтересованно улыбнулся Гурьев, подпирая ладонью подбородок и устраиваясь поудобнее на стуле, как ребёнок в ожидании захватывающей дух истории.