Киммерийская крепость

Ох, я знаю, подумал Гурьев.

— А драматургия, как вы изволили это назвать, следующая. Даша пользуется со стороны юношей повышенным вниманием. Пока им не приходится столкнуться с её… э-э-э… темпераментом и требованиями. Результатом является почти всегда уязвлённое самолюбие, а утешаются многие весьма одинаково, то есть похвальбой о мнимых подвигах.

— Всегда мнимых?

— Всегда, — отрезала Завадская. — Всегда. А некоторые коллеги… Э-э-э…

— Склонны вашу точку зрения «э-э-э», — Гурьев покрутил пальцами в воздухе и улыбнулся. — Огласите, пожалуйста, весь список.

— Вам весело?!

— Неописуемо, — кивнул он.

— Почему?!

— Давненько не занимался такими смешными проблемами. Всё время руки в крови по локоть, знаете ли. С удовольствием примусь за это дело, засучив рукава и подоткнув обшлага чеховской шинели.

— Яков Кириллович, — Завадская покачала головой. — Вы всегда такой?

— Стараюсь.

— Сколько вам лет?!

— А в бумагах разве не указано?

— Просто поверить невозможно. Сто лет дала бы вам запросто. Я вас ощущаю как своего ровесника, а не…

— Ну, вам я бы даже шестидесяти не дал, — чарующе улыбнулся Гурьев. — Так что сто лет – это гипербола, вероятно. Я просто мимикрирую замечательно. Итак, мы собирались перейти на личности.

— Танеч… Татьяна Савельевна Широкова, обществовед. Ну, у неё с Дашей чисто женское соперничество за умы и сердца старшеклассников, так что… Она молодая и очень интересная женщина, — Завадская снова опасливо покосилась на Гурьева. — Замужем, муж её – второй секретарь горкома комсомола. Детей нет, ну, и отношения там… Сложные, одним словом. А вот Трофим Лукич… С ним не так-то уж…

— Тоже молодой и интересный? — Гурьев продемонстрировал одну из своих улыбочек.

— Если бы, — на лбу Завадской прорезалось сразу несколько морщинок.

— С этого места поподробнее, пожалуйста, — прищурился Гурьев.

— Трофим Лукич – секретарь школьной партийной ячейки. Преподаёт мало. Географию. Дети его… Не любят.

— Да и вы не очень.

— Яков Кириллыч, помилосердствуйте!

— Всё, всё, не буду. Неужто существует какое-нибудь постановление Политбюро в связи с поведением Чердынцевой? Не припоминаю, извините.

— Вы просто несносны.

— Этим и интересен, — продолжая сидеть, Гурьев умудрился шутовски поклониться.

— Ну, конечно. Enfant terrible.[28] Как я сразу-то… Замечательное амплуа. Особенно на слабый пол действует!

— Вы удивительно, неподражаемо проницательны, Анна Ивановна, — притворно пригорюнился Гурьев. — Но вы же понимаете, это лишь тоненькая оболочка. А там, внутри, — ну, просто ох и ах!

— Прекратите же, в самом деле, — Завадская устало провела рукой по лбу. — Не пытайтесь эту роль перед Трофимом Лукичом представлять. Во-первых, не поймёт, а во-вторых, не оценит и станет вам учинять… несообразности.

— О. Вот так. Он и Даше учиняет? Несообразности?

— В некотором роде.

— Великолепно, — Гурьев на мгновение откинулся на стуле, затем подался вперёд, положил руки на стол, соединив кончики пальцев, больших и указательных, и просиял. — В высшей степени превосходно, должен заметить. Скучать не придётся. А это – главное, Анна Ивановна.

— Учтите, я не собираюсь вам потакать.

— Да куда же вы из колеи денетесь, — пожал плечами Гурьев.

— Яков Кириллыч. Вы… У меня даже слов нет. Вы кто, вообще?!

— Я тот, кто знает, чего хочет, и привык этого добиваться, — совершенно серьёзно сказал Гурьев. — И никто из принимавших мою сторону ещё никогда не пожалел о своём выборе. Никто и никогда, Анна Ивановна. — И опять улыбнулся: – Порекомендуйте мне домик где-нибудь на отшибе с пожилой и одинокой хозяйкой.

— Что?!?

— Да, и желательно покосившийся. С подслеповатыми окошками и так далее.

— Поближе к морю или подальше?

— А, всё равно, — Гурьев беспечно махнул рукой. — Основные требования я озвучил, а остальное – не так важно.

— А общежитие для молодых специалистов вас…

— Я разве похож на специалиста? — искренне удивился Гурьев. — Или на молодого?

— Не слишком, — вздохнула Завадская. — И я вовсе не уверена, будто мне это так уж сильно нравится. А сейчас вы где остановились?

— В «Курортной».

— Это же сумасшедшие деньги! Вы в своём уме?!

— Отличный стимул поторопиться с поиском хижины дяди Тома. Или тёти Томы, что стилистически ближе к фактуре.

— Есть у меня одна мысль, — Завадская молодо поднялась и вышла, вернувшись через минуту с карандашом и бумагой. Сев снова за стол, она написала на листке что-то и протянула бумагу Гурьеву: – Вот, тут адрес. Нина Петровна Макарова, моя бывшая учительница. Кстати, географии. Она на пенсии уже шесть лет, так что квартирные будут ей совсем не лишними. Только не ждите увидеть покосившуюся хижину. Не тот человек.

— Чудесно, — Гурьев сунул листок в нагрудный карман рубашки и улыбнулся: – Разрешите откланяться? Снедаем нетерпением в ожидании знакомства с будущей хозяйкой.

— Идите, идите, — тоже улыбнулась Завадская. — Это не так уж и далеко, за час обернётесь. Завтра жду вас у себя, нужно обсудить учебные планы, и вообще – много работы.

— Ну, разумеется, — кивнул Гурьев и поднялся.

Сталиноморск. 28 августа 1940