Киммерийская крепость

— Вполне вероятно, — покладисто кивнул король. — Всё-таки, в отличие от меня, господин Сталин сумел избавиться от своих генералов с бонапартистскими замашками задолго до того, как они решились на путч. Уж не знаю, сам он до этого додумался или ему помогли – но он это сделал. А мы едва не упустили наш шанс, старина. Слава Богу, у нас есть леди Рэйчел! Теперь мы сумеем взять за глотку как следует, и вояк, и политиков. И народ в этом будет, безусловно, на моей стороне. А как ещё мы могли поступить, чёрт побери?! Миледи совершенно права, было просто жизненно необходимо заставить этих негодяев раскрыть карты! Подготовьте письмо графине с официальным извинением за поведение Домвайла, я подпишу. Ну, там, что-нибудь поцветистее, — как мы восхищены самообладанием миледи и её верных слуг, что мы гордимся и тому подобное. Надеюсь, Тагава останется мною доволен. Почему вы не записываете, Артур?

— Я запомню, сэр.

— Отлично. Свяжитесь с Home Office[23] и скажите, что я желаю сегодня же вечером получить сведения о том, что Мосли,[24] и этот, как его, Рэмзи,[25] находятся за решёткой. Что там за кружок возглавлял этот старый индюк Домвайл?[26] Всех туда же.

— Ваше Величество, — Глокстон уставился на короля так, словно видел впервые.

— Демократия кончилась, Артур. Началась война. Пусть это дойдёт до всех и каждого.

— Конечно, милорд, — на пергаментной коже щёк Глокстона неожиданно расцвёл румянец. Он никак не мог избавиться от навязчивого ощущения, что король не просто воспользовался возникшей ситуацией, а… Нет. Не может быть. — Вы абсолютно правы, сэр.

— Далее. Позвоните сэру Уинстону и скажите, я желаю видеть его немедленно.

— Да, сэр.

— Ваши соображения по поводу смены декораций в разведке я желаю видеть к тому моменту, как Черчилль появится на пороге. И ещё одно.

— Я слушаю, сэр.

— Мы не будем воевать с Японией. Никогда. Пусть Рузвельт управляется в одиночку, если ему очень хочется. А что касается леди Рэйчел…

— Да, сэр?

— Ума не приложу, что мы станем делать, когда она уедет.

— Уедет?! — удивился Глокстон. Удивился так, что, против обыкновения, вовсе не потрудился этого скрыть. — Прошу прощения, сэр. Уедет – куда?!

— То есть как это – «куда»? В Россию, разумеется.

— Сэр, я вас не совсем понимаю, — осторожно наклонил голову вперёд Глокстон.

— Что же тут непонятного, Артур? Вы же видите – она держится из последних сил. У меня разрывается сердце, когда я на неё смотрю. Конечно, она уедет. Что?

— Я полагал, этот молодой человек вернётся в Лондон, — поправляя и без того безупречно повязанный галстук-бабочку, проговорил Глокстон. — Леди Рэйчел – в Россию? Это просто невозможно. Если он действительно любит её, он просто обязан вернуться.

— Вы совершенно не понимаете русских, мой дорогой друг, — Эдуард, резко запрокинув голову, выпустил в потолок густое облачко желтоватого дыма и весело подмигнул Глокстону.

Сталиноморск. 28 августа 1940

Гурьев будто очнулся и снова посмотрел на девушку:

— Что?

— Почему она не с вами?

— Потому что это невозможно.

— Вы давно с ней виделись?

— Давно. Очень давно. Она не здесь, Даша. Далеко отсюда.

— Я знаю, — нетерпеливо сказала девушка, сердито сводя вместе выгоревшие на солнце брови. — Кто она? Испанка? Нет, нет, имя… Кто она, кто!?

Он чувствовал – интуицией, которая практически никогда не подводила его – до тянущей пустоты в желудке чувствовал, насколько важен его ответ. Не правильный ответ – правдивый. Честный. Как на духу. Он не знал, почему и зачем. Но ощущал необходимость этого разговора с предельной, пугающей ясностью, неотвратимой, как восход солнца. Всё зависело от того, сумеет ли он.

— Англичанка, — после недолгой паузы выговорил Гурьев. И добавил, словно извиняясь (Боже мой, перед кем?!): – Даша. Так бывает, — даже если у людей друг к другу очень сильные чувства, но у них такие разные жизни… Такие невероятно разные, что в одну их соединить никак невозможно.

— Это вы себя так уговариваете.

— Ты жестокая девочка, — улыбнулся Гурьев.

— Нет. Я честная. Хотите, я вам помогу?

— То есть?

— Я думаю, вы и сами всё знаете. Внутри – всё знаете. Просто иногда – этого недостаточно. Иногда – нужно, чтобы кто-то другой сказал это громко. Не вообще – а вам. Именно вам. Вы слышите?

— Слышу, — подтвердил еле заметным кивком Гурьев. — Слышу.

— Это – как будто болезнь, — произнесла девушка так, что у Гурьева внутри всё завибрировало в предчувствии чего-то невообразимо важного. — У многих это недолго, почти у всех. Недолго. А у таких, как вы и как я… Как она – может быть много всякого разного. А потом случается – одно навсегда. И всё. Я очень хочу, чтобы у меня случилось именно так. И как можно скорее.