Киммерийская крепость

Москва, 18 мая. Центральный Комитет В.К.П.(б.) и В.Ц.И.К. С.С.С.Р. с прискорбием извещают о скоропостижной кончине после тяжёлой непродолжительной болезни выдающегося деятеля международного рабочего и коммунистического движения А.И.Микояна… Похороны А.И.Микояна по просьбе родственников состоятся без церемонии прощания с телом. После кремации урна с прахом А.И. Микояна будет захоронена в стенах Московского Кремля. «…»

Сталиноморск. Декабрь 1940

Утром, проводив Городецких, Гурьев отвёз Дашу в школу. С ноября он уже ездил на ЗиСе – сам за рулём. На парадной лестнице наткнулись на Завадскую, которая, увидев лицо девушки, смерила Гурьева с ног до головы испепеляющим взглядом. Едва он распрощался с Дашей, заведующая вцепилась ему в рукав:

— Голубчик, Яков Кириллович, да что же это такое! Я же вас просила! Я всё понимаю, но…

— О-о, — Гурьев умоляюще воздел руки к небу. — Ну почему все мысли – сразу о дефлорации?!

— Послушайте, вы, — покраснев до корней волос, прошипела Завадская. — Вы соображаете, что произносите?!

— А что?! — удивился Гурьев. — Сначала – христианское ханжество, потом – советское?! Разорю. Не потерплю.

— Что происходит? — жалобно проговорила Завадская. — Я должна знать!

— Нет, — прищурился Гурьев, и Завадская поняла, что спорить бесполезно, — впрочем, как обычно. — Никто не должен знать, Анна Ивановна. То, что происходит, настолько важно, что никто не должен ничего знать до конца и понимать до конца. Пока это, наконец, не произойдёт.

— Тогда отправляйтесь в шестой «Б», — велела заведующая, и Гурьев, на этот раз и в самом деле удивившись, посмотрел на неё. — Серафима Матвеевна опять болеет, только что Гликерия Васильевна у меня была, в совершенной панике – они сейчас всю школу с ног на голову поставят. Это же шестой «Б»! Идите сейчас же!

— Слушаюсь и повинуюсь, — Гурьев, сложив ладони у груди, поклонился Завадской в пояс.

Он вошёл в класс, и дети стихли мгновенно. Кое-кто разочарованно вздохнул – кончилась вольница, Гур явился. Он сел за стол, раскрыл журнал, улыбнулся:

— Какую же тему мы исследуем, друзья мои? Щербаков, доложите, — Гурьев знал по именам и фамилиям всех детей, даже первоклашек, и ко всем обращался на «Вы», — заслужить у Гура приятельское «ты» было делом чести, доблести и геройства, предметом вожделенной зависти и мечтой каждого.

— Однокоренные слова, Яков Кириллович, — с места сообщил мальчик. На случай короткого ответа – одно, два предложения – Гурьев разрешал «не подскакивать», и это тоже было хорошо известно. — По русскому…

— Скучно, да? — посочувствовал Гурьев. — Ничего, мы сейчас это враз поправим. Кто знает, как раньше назывался город Сталиноморск? Вижу лес рук.

Дети заулыбались, поднялись сначала пять, потом шесть, потом ещё две или три руки.

— Пашутина, — милостиво кивнул Гурьев.

— Сурожск.

— Сурожск, — подтвердил Гурьев. — Верно, спасибо. Сурожск, или, как произносили тогда, Сурожеск. Это хорошо, что вы знаете историю. История – очень, очень важное дело. Особенно – история Родины, малой родины. Это вы молодцы. Пашутина, напишите, пожалуйста, слово «Сурожск» на доске – прописными буквами и так, чтобы между знаками оставалось место ещё для одной буквы. Отлично. Спасибо. А кто может сказать, какой корень в слове «Сурожск» можно увидеть? Или, может быть, даже несколько?

— Сур, — неуверенно произнёс кто-то из детей. И ободрённый кивком Гурьева, повторил увереннее – Сур.

— Рож? — спросил Щербаков. — Это от «рожи», что ли?

Кто-то хихикнул, но поддержки не получил: Гур серьёзен – значит, и дело серьёзное, нечего хиханьки разводить. Он поднялся, подошёл к доске, взял в руку мел: