Киммерийская крепость

Уткин сильно сдал – как-то резко и сразу. Мишима разрывался между двумя домами, пока Ольга, чтобы облегчить его усилия, не приняла решения отказаться от квартиры и вернуться к отцу. Гур – так называли Якова дома – ничего не спрашивал, только хмурил маленькие бровки совершенно по-взрослому. Мишима всё взял на свои плечи. Вот только Гур…

— Не тревожься, Орико-чан. Я сумею сделать из него настоящего буси. Он талантлив в тысячу раз больше, чем его отец. Я буду счастлив учить Гура всему, что знаю.

— Нисиро, но как же?..

— Я помню твои слова о грядущем, Орико-чан. Он – и мы все – должны быть сильными. Самое страшное впереди. Пока за горизонтом, но приближение его слышу теперь и я.

— Поступай, как считаешь нужным, — Ольга прикрыла глаза ладонью, холодной, как лёд. — Какой ужас.

— Это карма, — остался спокоен Мишима.

В эти страшные дни появилась в их жизни Анечка Тимирёва,[119] с которой Ольга познакомилась года четыре назад во время занятий живописью у Зейденберга.[120] Анна Васильевна, неутомимая, обаятельная и беззаветно – уже тогда! — влюблённая в непосредственного командира Гурьева, каперанга Колчака, была моложе Ольги на два года, но разница эта не ощущалась совершенно. С присущей ей энергией и отвагой Тимирёва взялась за устройство жизненных обстоятельств приятельницы. Визит Государя с Супругой и Детьми в Кронштадт представился Анне Васильевне решающим поводом, и, зная об искренней озабоченности Государыни судьбами русских военных и членов их семей, она ринулась в бой:

— Пожалуйста, помогите, Ваше Величество. Ей нельзя сейчас оставаться наедине со своим горем. Ольга Ильинична чудесный человек, её место – среди нас!

— Я не вижу никаких препятствий, — покачала головой Александра Фёдоровна. — Вы говорите, она имеет понятие о медицине?

— У Ольги Ильиничны необыкновенные руки, — воскликнула Тимирёва. — Стоит ей только прикоснуться к человеку!

— Так предложите ей сей же час в госпиталь.

— Возьмите её Вы, Ваше Величество. Вы ни единого мгновения об этом не станете сожалеть. Кроме Вас, никто не может!

— Отчего же? — Александра Феодоровна удивилась совершенно искренне.

— Они с Кириллом Воиновичем не были обвенчаны. Ольга Ильинична еврейка.

— Так что же? — кажется, ещё более изумилась Государыня. — Ах, Господи Боже, что это за чепуха – еврейка, лютеранка. Мы все русские. И такое творится! Я буду в госпитале завтра. Пусть приходит, Я всё устрою лично. Спасибо, голубушка Анна Васильевна, за вашу заботу. Господь нас не оставит, мы все будем об этом молиться.

Так они оказались в императорском госпитале. Они, — конечно же, Ольга брала сына с собой. Она очутилась здесь, среди страданий, совершенно на месте, и её собственное горе не то чтобы улеглось – стушевалось от этого кровавого ужаса. Здесь, в личном госпитале Императрицы, собирали самых тяжёлых раненых, тех, кому требовалась наиболее длительная и квалифицированная помощь. И именно здесь пришлась как нельзя кстати наука Мишимы, как врачевать и снимать боль. Для того, чтобы делать настоящий массаж, например, Ольге не хватало физической силы, но пальцы её своими касаниями творили маленькие ежедневные чудеса. Никто не любопытствовал особо в отношении процесса, поскольку результат был налицо. А Гур сосредоточенно щипал корпию вместе с другими детьми и помогал раненым со всякими мелочами. И был страшно горд, когда Великие Княжны или Александра Фёдоровна его замечали. Впрочем, не заметить Гура было мудрено. Он всегда стоял на страже, такой мужичок – трепетно следил, чтобы кто-нибудь даже случайно не обидел маму Оку.

Мама уезжала в госпиталь каждое утро, и частенько оставалась там и на ночь – это кроме дежурств, что были не так уж редки. Гур проводил теперь много времени с Мишимой – больше, чем с мамой. Ему уже исполнилось пять, и пришло время постигать воинские науки.

Гур воспринимал всё, как должное. Игрушки, Масленица, катание с горки? Всё это было, пускай и недолго. Ну, что ж. Он – буси, благородный воин, его отец – русский морской офицер, а Нисиро-о-сэнсэй, великий Воин Пути, научит его всему, что следует уметь самураю. И даже намного больше. Мама. Почему у нас такая карма, ты знаешь? Гур вздохнул. И Нисиро не знает этого тоже. Зато он знает, кажется, всё остальное. И это тоже – карма.

Москва. Май 1928

— Значит, это не из-за денег, — Ирина поёжилась и нырнула Гурьеву под локоть.

— Каких денег? — Гурьев чуть замедлил шаг.

— Ты же знаешь. Которые от бильярда.

— Нет.

— Всё равно. Мне страшно. Я никогда не говорила об этом. Я ужасно боюсь тебя потерять. И боюсь за тебя… Прости.

— Ерунда это, Ириша. Не стоит беспокойства.

— Я тебе сейчас не верю, Гур. Пожалуйста, остановись. Я не хочу, чтобы тебя убили.

— Ну, пулю на меня ещё не отлили пока, — Гурьев усмехнулся, впрочем, не слишком весело.

— Вот. Опять. Гур! Все несчастья только из-за денег, особенно когда их много!

— Это позиция человека, который не в состоянии заработать. Я так не считаю. Гораздо хуже, когда их нет. Поверь мне, я это отлично знаю.