Ким

Вечером,-- зять ее вернулся, и ей не нужно было обходить дозором усадьбу,-- она перешла к сути того дела, которое лама объяснил ей тихим голосом. Старые головы их с мудрым видом кивали одновременно. Ким, шатаясь, поплелся в какую-то комнату и заснул в ней мертвым сном. Лама запретил ему расстилать одеяла и добывать пищу.

-- Знаю, знаю. Кому и знать, как не мне?-- не умолкала старуха.-- Мы, идущие к гхатам сожжения, цепляемся за руки тех, кто поднимается от Реки жизни с кувшинами, полными воды, да, с кувшинами, полными до краев. Я несправедливо осудила мальчика. Он одолжил тебе свою силу? Истинно, старики ежедневно пожирают молодых. Теперь нам нужно вернуть ему здоровье. -- Ты много раз приобретала заслугу...

-- Мои заслуги! Подумаешь! Старый мешок с костями, стряпающий кари для людей, которые не спрашивают "Кто приготовил это?". Но если б я могла сохранить заслугу про запас для моего внука!..

-- Того, у которого болел живот?

-- Подумать только, что святой человек помнит об этом! Я скажу его матери! Это особенная честь для нее: "Того, у которого болел живот!" сразу вспомнил святой человек. Она будет гордиться.

-- Мой чела для меня то же, что сын для непросветленных.

-- Скажи лучше -- внук. У матерей нет мудрости, свойственной нашим летам. Если ребенок плачет, им кажется, что небеса на землю валятся. Ну, а бабушка так далека от родовых мук и наслаждения кормить грудью, что разбирается, когда дети плачут просто от злости, когда от ветров в животике. И раз уж ты сам опять заговорил о ветрах, быть может, когда святой человек был здесь в последний раз, я оскорбила его, приставая к нему с талисманами?

-- Сестра,-- сказал лама, называя ее так, как лишь изредка называют буддийские монахи монахинь,-- если талисманы успокаивают тебя...

-- Они лучше, чем десять тысяч лекарей. -- Повторяю, если они успокаивают тебя, то я, бывший настоятель Сач-Зена, напишу их столько, сколько ты пожелаешь. Я никогда не видал твоего лица...

-- Даже обезьяны, ворующие у нас локват ы, довольны, что не видели его. Хи! Хи!

-- Но, как сказал тот, кто спит вон там,-- он кивнул на запертую дверь комнаты для гостей, расположенной по ту сторону переднего двора,-- у тебя золотое сердце... А в духе он мне все равно, что "внук".

-- Ладно! Я корова святого человека.-- Это было чисто индуистское выражение, но лама не обратил на него внимания.-- Я стара. Я во плоти родила нескольких сыновей. О, некогда я умела услаждать мужчин! Теперь я умею лечить их.-- Он услышал, как зазвенели ее браслеты, словно она засучивала рукава перед работой.-- Я возьмусь за мальчика, буду пичкать его лекарствами, откармливать и верну ему здоровье. Хай! Хай! Мы старухи, кое-что еще знаем.

Поэтому, когда Ким, у которого болели все кости, открыл глаза и собрался идти на кухню, чтобы взять еду для учителя, он понял, что утерял свободу: у дверей рядом с седовласым служителем стояла закутанная фигура, подробно разъяснившая Киму, чего он не должен делать.

-- Ты хочешь получить... Ничего ты не получишь. Что? Запирающийся ящик, чтобы хранить в нем священные книги? О, это дело другое. Сохрани меня небо становиться между жрецом и его молитвами! Тебе принесут сундук, и у тебя будет ключ от него.

Под его кровать поставили сундук, и Ким со вздохом облегчения спрятал в него пистолет Махбуба, завернутый в клеенку пакет с письмами, непонятные книги и дневники. Эти вещи почему-то отягощали его плечи несравненно меньше, чем его бедную душу. Даже шея его болела по ночам при мысли об этой тяжести.

-- Болезнь твоя нечасто встречается среди молодежи в наши дни,-- с тех пор как молодые люди перестали заботиться о старших. Тебя вылечат сон и некоторые лекарства,-- говорила сахиба, и он был рад отдаться пустоте, которая казалась ему и угрожающей и успокаивающей.