Кидалы в лампасах

– О том, что твой загул закончен. Двухдневная пьянка каждый квартал – это еще терпимо, хотя лично мне такой график кажется чересчур интенсивным. – Катя прошлась по комнате, футбольнув мимоходом пустую водочную бутылку. – Но если ты намереваешься продолжать в том же духе, Михаил, то на мою помощь в дальнейшем можешь не рассчитывать. Сам стирай, сам убирай, сам готовь…

– Подобная жестокость граничит с садизмом, сеньорита, – возмутился Хват, натягивая штаны. – Ведь вам отлично известно, что ваш старший брат не приспособлен к функционированию в автономном режиме.

– К чему он только приспособлен, хотелось бы мне знать? – Катя скептически прищурилась.

– Ну, есть много разных важных дел. Вот, к примеру, пивком бы не мешало угоститься, дабы утро не казалось столь муторным.

– Мы. С тобой. Договаривались, – отчеканила Катя. – Два дня. Каждые. Три месяца. Не чаще.

– Ты прямо как робот изъясняешься, – пожаловался Хват. – Даже интонации какие-то чужие. Нечеловеческие.

– На себя погляди, Терминатор. Не стыдно?

– Жу-жу-жу. Механическая пила.

– Алкоголик!

– Зануда!

– Жалкий, ничтожный слизняк, напрочь лишенный воли, чести и достоинства!

– Тоже мне, Хакамада какая целеустремленная выискалась!

– А ты… а ты…

Они посмотрели друг другу в глаза и одновременно прыснули. Точь-в-точь, как в детстве, когда оба были шаловливыми ребятишками, готовыми то сутки напролет проводить вместе, то ругаться и спорить до хрипоты. Теперь Кате было под тридцать, а Михаилу – давно за, так что они давно вышли из безмятежного детского возраста. Деревья не казались им большими, старики – такими уж мудрыми, а собственная жизнь – наполненной неповторимым смыслом. Это в детстве мы задыхаемся от восторга, пытаясь осознать себя и свое место в непостижимом мироздании. С годами воображение притупляется настолько, что можно часами пялиться в потолок, не видя там ничего, кроме побелки или обоев. В десятилетнем возрасте ты думаешь о вечности и бесконечности, а ближе к сорока – о том, что пора браться за ремонт…

Или о том, как бы отвертеться от этого самого ремонта, если ты настоящий мужик.

Михаил Хват был мужчиной в полном смысле этого слова. Именно поэтому он кашлянул и заметил как бы между прочим, как бы мимоходом:

– Пиво в воскресный день еще никому не причинило вреда, к такому выводу давно пришли лучшие умы человечества.

– Пусть лучшие умы человечества приводят себя в порядок и берутся за обои, – откликнулась бессердечная Катерина. – Они, эти лучшие умы, возможно, и заслужат некоторого поощрения, но не раньше, чем стены в их комнате приобретут благопристойный вид.

– А без всех этих розочек и финтифлюшек обойтись нельзя?

– Я выбрала строгий рисунок, классический. Кстати, тебе обои понравились, ты их одобрил.

– Что-то не припоминаю такого, – напрягся Хват.

– Разумеется, – кивнула Катя. – Дело происходило вчера вечером.

Он смущенно кашлянул и, отведя взгляд, буркнул:

– Ладно, схожу за клеем и сразу возьмусь за дело.

– Никуда ходить не надо, клей тебя с пятницы дожидается, – отрезала сестра. – Завтрак на столе. Считай его авансом за работу, лодырь.

– Это мы еще проверим, съедобен ли он, твой аванс, – проворчал Хват, направляясь в ванную. – Задобрить меня какой-нибудь банальной яичницей еще никому не удавалось, учти. И уж тем более – подгоревшей картошкой.

– Наглец! У меня сроду ничего не подгорало! А на завтрак, между прочим, твои любимые пирожки с капустой.

Прежде чем выйти из комнаты, Хват обернулся и произнес:

– Пирожки, это, конечно, замечательно, но путь к сердцу мужчины лежит не просто через желудок, Екатерина. Думать так – значит сводить мою тонкую внутреннюю организацию к заурядному процессу пищеварения.

– Разве? – спросила озадаченная Катя. – А через что же тогда лежит путь к твоему сердцу?

– Через полный желудок, – ответил Хват и скрылся в ванной комнате.

* * *

Между словами «хочется» и «надо» пролегает целая пропасть. Ее приходится преодолевать ежедневно, иногда неоднократно. Часто даже не замечая этого. Буднично так, без всякой патетики.

К примеру, ты цедишь кефир, хотя с гораздо большим удовольствием опрокинул бы пару кружек пива. Зубоскалишь, когда тебе хочется просто лечь, уткнувшись носом в стенку, и, может быть, даже умереть. Или ты наминаешь, нахваливая, пирожки с капустой, которые ты на самом деле терпеть не можешь.

Их любил твой отец, верно. Сестренка печет их как бы в память о нем, а разве хочется тебе хоть чем-то омрачить эту светлую память? Нет? Тогда наворачивай эти чертовы пирожки и не забывай мечтательно глаза закатывать, будто ты в жизни ничего вкуснее не пробовал.

Ты не просто старший брат. Ты отец и мать, которых нет у Катерины. У тебя их тоже нет, но ты старше, ты сильнее, поэтому раскисать тебе нельзя, ни под каким видом. Это твоя главная пропасть. Тебе над ней идти до самого конца. Балансируя и кривляясь.

– Нравится? – ласково спросила Катя, подперев щеку совершенно материнским жестом.

– М-м! – простонал Хват с вожделением. – Нет слов, сеньорита.