Ни далеко, ни близко, под белым солнцем, за зеленой звездой жил народ сталеоких. Жил счастливо, хлопотливо, безбоязненно, поскольку ничего не боялся: ни неурядиц семейных, ни суеверий диких, ни мыслей черных, ни ночей белых, ни материи, ни антиматерии, поскольку была у него машина машин с зубчатой передачей, отлично налаженная и ухоженная, во всех отношениях безупречная. Жили-поживали сталеокие в ней, на ней, над ней и под ней, поскольку ничего другого у них не было: они сперва атомов поднакопили, затем из них машину соорудили, а если не подходил какой-то, его на месте подгоняли. И все-то у них шло хорошо: у каждого сталеокого была в ней своя ячейка с номерком, и каждый своим делом занимался – то есть делал что хотел. Ни сталеокие не управляли машиной, ни она ними, и все друг другу помогали, когда понадобится. Одни трудились машинерами, другие машинастерами, третьи машинистами, и у каждого имелась своя машинистка. Работы у всех было невпроворот, и часто им пригодилась бы то ночь подлиннее, то лишний день, а порой и солнечное затмение, но это уже редко – чтобы не обрыдло все.
И вот прилетела раз к их белому солнцу за зеленой звездой комета женского пола, ужас какая злющая, вся атомная сама собой – от головы до четырех хвостов, устрашающе синяя, оттого что синильной кислотой пропитанная, и зловонная нестерпимо. Прилетела она и заявляет:
– Для начала вас огнем пожгу, а дальше будет видно!
Поглядели на нее сталеокие: полнеба затмевает, обулась в сапожища огненные, нейтроны-мезоны жаром пышут, атомы размером с домину, один другого больше, нейтрино, гравитация…
– Ну а теперь я поужинаю, – заявляет.
Те ей в ответ:
– Ошибаешься ты. Мы, сталеокие, не боимся никого и ничего – ни неурядиц семейных, ни суеверий диких, ни мыслей черных, ни ночей белых, ни материи с антиматерией, потому что у нас есть машина машин с зубчатой передачей, отлично налаженная и ухоженная, во всех отношениях безупречная. Проваливай поэтому, дорогая комета, чтобы не было тебе худо!
А она уж целое небо собой затмила – и давай жечь, печь, рычать, шипеть, так что даже месяц на небе стал кукожиться, и рога его начали обугливаться. Жалко стало сталеоким и обидно за спутник – пусть маленький, обветшавший и потрескавшийся, но свой. Но они не возмущались, а только поле помощней подобрали, завязали его узелками на кончиках рогов и замкнули контакты – не словом, а делом ответили. Гахнуло, охнуло, лопнуло, и небо моментально очистилось, а от кометы только кучка шлака и осталась – наша взяла! Тишина и покой опять.
Но спустя какое-то время опять что-то появляется, неведомо что, да такое страшное, прямо смотреть боязно, с какого боку ни глянь на него. Вот прилетело оно, разошлось, сошлось, уселось на верхотуре, такое тяжелое-претяжелое, сидит и с места не трогается. А уж мешает-то как, не сказать!
Те, что поближе оказались, и закричали ему:
– Эй, слушай, это ошибка! Мы, сталеокие, не боимся никого и ничего, не на планете мы живем, а в машине, и машина это не простая, а машина машин с зубчатой передачей – отлично налаженная и ухоженная, во всех отношениях безупречная. Так что проваливай отсюда, паскуда, не то не поздоровится!
Не подействовало.
Тогда, чтобы не переусердствовать из-за невесть чего, посылают сталеокие совсем небольшую машинку-страшинку, чтобы напугала пришелицу, шуганула, и все будет в порядке, мол.
Машина-страшина пошла, идет, программы одна ужасней другой у ней внутри урчат, подобралась – да как гаркнет, как взвизгнет! Даже сама немного перепугалась – а той хоть бы хны. Попробовала было еще раз, в другом тембре, да ничего не вышло у нее – без уверенности уже стращала.
Видят сталеокие, как-то иначе надо. Посовещались: «Возьмем большего калибра, с шестернями в масле, дифференциальную, универсальную, под завязку заряженную, чтобы пенделя задать такого, что улетит! – А заряда хватит? – Ядерный заряд ядреный, как пить дать улетит!»
Послали, значит, машину универсальную, двуствольно-дифференциальную, с глушителем, обратной связью, задней передачей и ручным управлением – внутри нее сидят машинист с машинисткой, а сверху на ней прикреплена еще одна машина-страшина на всякий случай. На масляных шестернях подъехала она бесшумно, ни мур-мур, замахнулась и повела обратный отсчет: четыре четвертых до удара, три четвертых, две, одна четвертая и зеро – смерть тебе! Да как бабахнет – аж грибы повырастали, самые настоящие, только светящиеся и радиоактивные. Масло расплескалось, шестеренки повылетали, выглянули машинист с машинисткой из люка, все ли кончено, да куда там – на том чуде-юде ни единой царапины!
Посовещались сталеокие и построили тогда машину, которая создала машинерию для постройки машинищи, перед мощью которой ближайшие звезды померкли бы. И в этой машинище еще другая, которая с шестеренками в масле, а у нее всередине машинка-страшинка, – не до шуток уже стало.