Хуже всех

Проблемы, однако, начались уже на начальном этапе. Погода была, что называется, свежая. Гидрограф вышел в точку встречи с задержкой на десять часов и подскакивал на волне, как мячик. Доктор взял с собой небольшой чемоданчик с хирургическими штучками, медицинскими шпаргалками и роскошным атласом внутренней компоновки человеческих органов. Я же прихватил почти все свое имущество, включая съестные, табачные и алкогольные запасы, упакованные в двух парусиновых сумках. Пытался даже нацепить на себя шинель, которая не влезла в поклажу, но старпом, сделав несколько издевательских и едких замечаний, принудил оставить ее в каюте, о чем я потом жалел. Флотский опыт учил тому, что, перебравшись с корабля на корабль, ты вроде как заново открываешь свой личный вахтенный журнал, делая первый ход. Каким будет ход ответный и куда тебя занесет – зависит уже от моря, корабля, звезд на небе и суммарного количества везенья у членов экипажа. Сменил борт – сменил судьбу.

Посадка на баркас и высадка из него прошли почти без происшествий и потерь, если не считать пилотки Лени, унесенной свежим атлантическим ветром, и трехлитровой банки консервированных огурчиков, разбитой вдребезги внутри одной из моих емких сумок при подходе к борту гидрографа. Кому-то пришло в голову использовать багаж вместо причального кранца. Запах ароматного маринада, мгновенно окутавший нас в тот момент, до сих пор ассоциируется у меня с безвозвратными утратами и незаслуженными обидами.

* * *

Фотограф, хоть и страдал от острых болей, не переставал давать мне инструктивные указания по фотоделу, пока не отрубился на столе в кают-компании под действием анестезии, сотворенной доктором Леней с высоким искусством и известной элегантностью. Врачи Веня с Леней вступили в препирательство относительно направления и длины необходимого разреза, периодически подкрашивая пузо мичмана йодом. Я же никак не мог вникнуть в суть длинной заключительной фразы фотографа, в которой единственными знакомыми словами были «диафрагма» и «убью!». После завершения этой речи, как раз на последнем слове, он и отключился, изобразив на лице полное блаженство. Решив, что все это относится к наркотическому бреду, я раздраженно высказался, – Ну, режьте же, наконец!

Оказалось, что военной медицине не хватало именно этой команды. Пошла-поехала хирургическая страда, нарушить порядок которой не смогли даже мои неквалифицированные ассистентские действия и бездействия, волнение моря и выход судна в зону ожидания.

Завершилось все вполне успешно. Пациент был отправлен в спецотгородку амбулатории с жесткими рекомендациями о полном и длительном покое, а я с фоторужьем наперевес залег в каюте в сладкую дрему, ожидая в любой момент вызова на мостик. Все кассеты были заряжены мичманом и распределены по карманам куртки вместе с двумя экземплярами подробных его же указаний, предназначенных для полного профана, то есть для меня.

Неплохо отоспавшись, я заглянул в амбулаторию, где застал врачебный консилиум у постели спящего неестественным сном пациента. Консилиум был немножко навеселе. Предложили и мне отметить успешное окончание операции.

– Моя главная операция еще впереди, – ответил я с героическим пафосом в голосе и сглотнул слюну, – нужен верный глаз, твердая рука и холодный ум.

При этом, пронзительно себя жалея, я потряс над головой тяжелым фотобластером и не без гордости поймал восхищение во взгляде Вениамина. Леонида моя речь и отказ от выпивки удивили до потери голоса. Он просто покрутил пальцем у своего виска и пожал плечами. Следующий тост был за меня, но без меня. Уходя, я услышал, как Леня, обретя уже дар речи, что-то прозлопыхал по поводу охлажденного разума.

– Погоди, – подумал я, поднимаясь на мостик и перебирая варианты возможной мести доктору за оскорбление. Ход жестоких безжалостных мыслей был прерван окликом командира – Пал Иваныча, по кличке Поляныч, появление которой вполне ассоциировалось с именем-отчеством и образом круглой полянкообразной лысины, украшавшей голову этого, нестарого еще, морского волка.

– Хорошо, что ты подошел, а то уже вызывать тебя собирался. Глянь-ка, – командир подвинулся, уступая место у ВЦУСа – огромного бинокуляра, установленного на градуированной по курсовым углам турели. – Левее, левее.

– Не иначе она, давайте-ка поближе, – подтвердил я уверенным голосом. Мне никогда ранее в море атомные лодки не встречались, но ошибки быть не могло. В двух милях по правому борту из воды вырастало нечто невообразимо огромное, стремительное. Все, что поднималось над поверхностью, было распятнено черно-белыми кляксами, сливающимися с бликами морской поверхности. Буруна за кормой видно не было, но перемещение относительно береговых ориентиров чувствовалось существенное.

Поляныч что-то сказал вахтенному, и наша посудина, задрожав от напряжения, рванула наперерез супостатской подлодке. Сыграли боевую тревогу.

– До берега миль пять будет, – констатировал командир. – Эй, штурман! Когда к трехмильной зоне подгребем – доложишь. А ты давай, щелкай, не зевай, – обратился он уже ко мне.