Хутор Гилье. Майса Юнс

— Так я и знала, Йегер. Съесть желток ты не прочь, но вот никак не можешь решиться разбить яйцо… По-моему, ты должен был бы потратить на это часть тех шестисот далеров, которые получил за меня в приданое. Я все уже обдумала и даже прикинула, сколько это будет стоить. На Ингер-Юханну нам придется выложить в этом году сто далеров. А если и Тинка поедет в Рюфюльке, то мы едва уложимся в двести.

— Как! Выложить больше двухсот далеров?! Ты что, совсем рехнулась? — Он вдруг забегал по комнате. — Уж лучше сразу бросить это письмо в печку.

— Ты же знаешь, Йегер, я одобряю любое твое решение.

Полуоткрыв рот, он остановился в нерешительности с письмом в руке.

— И, пожалуй, не стоит принимать в расчет того, что благодаря этой поездке у Ингер-Юханны могла бы появиться некоторая надежда на обеспечение в будущем… Ведь она ближайшая родственница губернатора, и вполне возможно, что им захотелось бы оставить завещание на ее имя… Нет, Йегер, поступай так, как считаешь нужным! Ты ведь все это понимаешь лучше меня. И если ты готов взять на себя ответственность… — И фру Йегер глубоко вздохнула.

Капитан в сердцах скомкал письмо и бросил на жену взгляд, исполненный гнева. Затем уставился в пол. Наконец он швырнул письмо на стол и воскликнул:

— Нет, ей все-таки надо ехать!.. Это военные расходы, мать… Военные расходы… А на уроках стратегии меня учили, что военные расходы надо стремиться возложить на врага. Пусть губернаторша потратится на ее приданое.

— Супруга губернатора ничего не должна тратить, Йегер, ни одного шиллинга, пока не решит, что хочет оставить девочку у себя. Не мы должны стараться избавиться от Ингер-Юханны, а супруга губернатора должна захотеть оставить девочку у себя. И просить нас об этом. Просить, понимаешь?.. И не раз, и не два…

Мороз все крепчал, но в нынешнем году на это обращали меньше внимания. Ведь две девочки должны были покинуть отчий дом…

Весь короткий день и долгий вечер жужжали прялки и стучал ткацкий станок, словно стараясь заглушить завывание огня в печке. Мать собственноручно ткала для девочек из тончайшей пряжи уто́к, в доме кроили, шили, вязали и даже вышивали на полотне, — «каждой нужно не меньше дюжины сорочек, полотенец и всего остального». А наверху, в кабинете, во время занятий с детьми капитан особенно налегал на французскую грамматику. Стоял лютый, сухой мороз. Со всех сторон навалившись на дом, он, казалось, стремится прорваться внутрь сквозь каждую щель. Этот мороз обжигал и сдирал кожу с рук, если кто-либо осмеливался прикоснуться без варежек к ручке входной двери или к шпингалету оконной рамы. Дети хныкали: во время прогулки у них от холода ломило пальцы. Питьевая вода в бочках промерзала до дна, а мясо становилось как камень, но ведь все это было привычным здесь, в горах. Печальный, монотонный вой голодных волков оглашал Гилье и днем и ночью.

В этом году долго держался санный путь через озеро. Даже поздней весной, когда появились голубоватые лужи и разъезженные колеи стали грязно-коричневыми, по нему все еще можно было проехать.

Но когда дорогу окончательно развезло и снег отступил под натиском жгучих лучей горного солнца, весь крутой склон за двором капитана был устлан бельем, которое разложили отбеливать, и издали казалось, что здесь снег почему-то забыл растаять.

III

Лето было в разгаре. Над селением нависло знойное марево, издали казалось, будто клубится дым.

Девочки ходили босиком, в коротких юбках и блузках без рукавов. Солнце палило так сильно, что из сучковатых досок нового свинарника капала липкая и блестящая смола. Повизгивали поросята, которым Марит только что налила пойла. У колодца сверкали опрокинутые подойники, начищенные песком до блеска и выставленные в ряд для просушки. Время от времени воробей или трясогузка поотважнее садились на край колодца и, прыгая с места на место, кивали головками. Догоняй лежал и зевал в тени открытой входной двери. Послеобеденную тишину прерывал только стук топора в дровяном сарае.

Капитан Йегер только что встал после дневного сна и отправился в поле посмотреть, как долговязый Ула управляется с плугом, перепахивая старый луг.

В саду гудели шмели. Почти такой же звук издавали Тинка и Ингер-Юханна, которые сидели в беседке за каменным столом над растрепанными книгами с замусоленными и порванными страницами. Девочки зубрили катехизис. Им велели выучить до полдника от страницы восемьдесят четвертой до страницы восемьдесят седьмой, и они даже заткнули уши руками, чтобы не мешать друг другу.

Вдруг со стороны садовой изгороди на стол упала чья-то тень, но девочки ничего не видели, ничего не слышали. Они учили как раз длинный-предлинный абзац, который переходил на другую страницу.

И тогда раздался веселый голос:

— Нельзя ли обратиться к молодым дамам с земной просьбой?

Девочки одновременно подняли головы. Светлая зелень хмеля, обвивавшего беседку, еще не поднялась до конца протянутых ниток.