Хуан-Тигр

Донья Илюминада, перекрестившись, начала тихо молиться. А Хуан-Тигр, схватив немого за руку, помчался во всю прыть. Остановились они у приюта – отсыревшего, полуразвалившегося дома. Пройдя сквозь мрачные коридоры и поднявшись вверх по скрипучим лестницам, они вошли в большую, но неуютную комнату, где стояло почти двадцать убогих кроватей, в изголовье каждой из которых был изображен черный крест. Шеренгу этих кроватей возглавляла железная койка, покрытая одеялом с порыжевшими цветочками. На ней и лежал сеньор Гамборена. Вокруг койки стояли на коленях его воспитанники, а немного в стороне – беззвучно рыдавшие глухонемые, плач которых был как вой собак, лающих на луну. А у самой кровати стояли слепые. Протягивая руки, ибо их глазами были подушечки пальцев, они щупали тело своего приемного отца, которое теперь, совершенно незаметное под одеялом, было как скелет птички. У его изголовья стоял статный, кровь с молоком священник в элегантном облачении (в рясе из тонкой блестящей шерсти со вставками под мышками, как на плаще у тореадора). Рядом суетился какой-то человечек в потрепанной одежде, чье лицо цвета сырых макарон свидетельствовало о застарелой бедности. Это был больничный фельдшер. Находился тут еще один молодой человек, со скучающим видом рассматривающий свои лакированные ботинки, – местный депутат. Как только Хуан-Тигр подошел ближе, все трое подняли брови и опустили ресницы, будто говоря: «Что поделаешь, на все воля Божья! Вы прибыли как раз вовремя». Хуан-Тигр взял ручки сеньора Гамборены в свои руки. Его кулачки были как два камушка из ручейка – такие же холодные и такие же мокрые. Дон Синсерато безмолвно смеялся смехом, каким мог бы смеяться череп. Его детские, беззащитные глазенки, погружаясь в фиолетовую тень и утопая в ней, с нежностью смотрели на Хуана-Тигра, словно посылая ему последнее «прости», которое, по мысли дона Синсеоато, должно было казаться веселым. То запинаясь, то замолкая, то задыхаясь, он наконец проговорил:

– Мои поздравления, дон Хуан. Завтра у вас день ангела. Вам вместе с супругой попировать на славу. А моей душе – туда, наверх, к ее небесному супругу, на великую трапезу. Всех вам благ, а мне – воздаяния. Но там, перед лицом Божьим, я о вас не забуду. Там, наверху, вы, дон Хуан, навсегда останетесь моим другом. Хорошо, когда есть друзья на небе. Я буду говорить с вами. А вы меня не услышите. Но вы постарайтесь прислушаться. Истина в молчании. «Внимай красноречью молчанья». Постарайтесь прислушаться. Поют ангелы. Но их не слышно.

– Брат, помолчите, – прервал его священник, нетерпеливо переминаясь. – Вам вредно говорить.

Дон Синсерато мрачно рассмеялся.

– Мой час уже пробил. Ровно в полночь. В ночь на Иоанна Крестителя. Небесная роса на лугах. Все цветы раскрываются. Пахнет раем. Все птицы славят Господа. Звенят серебряные колокольчики. Сколько красных костров – и здесь, и там, и там, и там… И тогда вся земля исполнится светом. Бог света побеждает князя тьмы. В тот час, воспарив над этими кострами (птицы будут воспевать заутреню, а каждый цветок станет благоуханной кадильницей), моя душа, освободившись от плоти, внимая поцелуям влюбленных, легкая, свободная полетит к своему бессмертному супругу, отцу бедных моих детей, которые останутся сиротами. Не забывайте о них, Хуан…

– Да, да, конечно, – с жаром поспешил отозваться Хуан-Тигр.

– И моя душа скажет так: «Супруг мой, почему ты позволяешь людям быть несчастными? Открой мне эту страшную тайну!» А Он, я слышу, мне отвечает:

«А разве ты был несчастным?» И я Ему скажу: «Я-то нет, ведь Ты сотворил меня таким ничтожным, таким малюсеньким, что мне нечего было желать для себя, и потому я был просто вынужден делать добро тем, кто еще меньше, чем я сам. Этим я и был счастлив. Но ведь у других совсем не так: Ты сотворил их здоровыми, сильными, умными, смелыми, они не могут не искать своего счастья, своего блага. И именно потому они так несчастны».

После такой длинной речи дон Синсерато впал в забытье, и все подумали, что он уже умер. Но через полчаса он открыл глаза и попытался улыбнуться. Статный священник, прижав палец к губам, знаком запретил ему говорить. Время шло. Полуденный колокол зазвонил «Ангел вопияше». Хуан-Тигр, отозвав священника в сторонку, сказал ему:

– Мне нужно срочно отлучиться. Я скоро вернусь. Как вы думаете, он еще поживет?

– Да, пока поживет. Он же сам сказал: ночью…