Хрустальный лабиринт

– На помощь! – крикнул Платон на космолингве. Потом выпрыгнул из воды, махнул рукой. Несомненно, его заметили, потому что два эгейца резко развернулись и помчались к археологу, один спустился к самой воде. Платон протянул руку, и щупальца захлестнули запястье, как лассо. Кресло развернулось и помчалось к кораблю. Платон вертелся в воздухе, размахивая свободной рукой и дрыгая ногами. Ему казалось, что сейчас рука его оторвется, а сам он булькнет обратно в Океан. Но рука не оторвалась. Эгеец доставил спасенного на корабль и аккуратно опустил на одну из палуб. А сам улетел. Профессор стоял, растерянно оглядываясь. Тут же его обступили пять или шесть эгейцев – самок и самцов. Все – без масок или перчаток, но напудренные и раскрашенные, гроздья украшений из раковин, сплетенная из водорослей одежда.

– Профессор космической археологии Платон Рассольников, – поспешил представиться Атлантида. – Попал в косяк кровожадных рыб и…

– Не надо объяснений, – прервала его самка, одна половина ее лица была выкрашена в голубой цвет, другая – в ярко-розовый. Сетка, сплетенная из розовых жемчужин, спускалась с головы на плечи. – Каждый волен плыть, куда хочет. У каждого своя волна.

– Я согласен… полностью. Но, как мне показалась, не все на Эгеиде разделяют эту точку зрения.

– Слушай изысканцев и не обращай внимания на других. Наш остров плывет, куда несет его течение нашей прихоти. Веселисты в плену прибоя. Мы – нет. Твоя прихоть – это твоя прихоть, она не касается никого из нас.

– И как долго вы намерены плыть?

– Пока не пройдем всю глубину…

Большинство изысканцев через минуту утратили интерес к гостю, улетели и расположились вокруг огромного бассейна. Лишь самка в жемчужной накидке осталась подле спасенного.

– Но, к примеру… куда вы плывете? Мне нужно попасть на остров Волка, – сказал профессор.

– А нам никуда не нужно… – отвечала его собеседница.

– Однако вы движетесь к острову Дальний.

– Дальний – для стада. И кроме стада, там никого нет. Как и остров Волка.

– Там есть изображения, по-видимому, древние. Эгейцы на рельефах похожи на людей.

– Такие на Эгеиде есть повсюду. Когда-то мы тоже стояли на двух ногах и жили на суше. Был ли тот мир лучше или хуже, мы не знаем. Знаем одно: он невозвратим. Мы думали, что сбросили путы суши, как, впрочем, и многие другие путы, и ощутили невиданную дотоле свободу, и слились со стихией. Бурлящая жизнь под водой казалась сказочной, и мы вообразили себя ее повелителями. Однако желание возвратить прежнее одолевает эгейцев все чаще и чаще. Все дело в том, что мы не принадлежим полностью морю. Мы не смогли измениться настолько, чтобы научиться дышать водой. Мы дышим воздухом, спариваемся и размножаемся на суше. Мы разрушили прежнюю Эгеиду, чтобы приспособить ее к нашей новой жизни. Мы были уверены, что сможем обойтись без суши. Что море нас примет и взлелеет. Но мы вынуждены были вернуться. Не на сушу – на ее обломки. Эта половинчатость нас и погубит. Либо мы избираем Океан, либо сушу. Нельзя одновременно принадлежать тверди и морю. Но что выбрать? Физиология влечет нас в Океан. Но какая-то неистребимая мечта, беспочвенная – ах, это очарование старых слов – заставляет возвращаться на сушу. Лучшим было бы предоставить каждому возможность выбрать свой путь. Ведь не для всех он одинаково желанен. Кому суша, кому – море. Но неумолимость нашептывает: выбора не будет. Те, для кого притягательна суша, – умрут. Остальные уйдут в Океан и забудут, что когда-то могли выходить из него.

Профессора Рассольникова неприятно задела эта фраза: выбора нет. Сам он думал о том же совсем недавно на острове Дальнем. И вдруг сразу же (или почти сразу) услышал эту мысль в заявлении леди Эгеиды. Как будто она ее украла. Но как? Океан нашептал?

– Главная проблема – проблема выбора. Но способен ли разум вообще выбирать? В том смысле, что не способен оценить все далеко идущие последствия и потому выбирает наугад. – Его собеседница отвернулась, как будто не хотела больше разговаривать.

«Мы разрушили прежнюю Эгеиду, чтобы приспособить ее к нашей новой жизни».

– То есть, первоначально были изменения самих эгейцев, а потом уже растаяли льды, и Океан затопил большую часть суши. Так получается?

– Правивший планетой совет решил растопить ледники, чтобы уничтожить твердь. Были многие, кто не желал погружаться в море. Они бились за сушу, отстаивая ее право быть твердью, а не ругательным словом. Бились за право на этой суше пребывать. Но море победило. Эгеида превратилась в многочисленные архипелаги, разбросанные по необъятной груди теплого Океана. Эгейцы не опирались больше на твердь – они к ней прислонялись – на время. И возненавидели ее. Но и Океан не полюбили.

Разговор их прервался: молодой эгеец, с выкрашенным черной краской лицом подлетел к даме и протянул ей несколько листов серой толстой бумаги – точь-в-точь такую давали в таверне стражей.

– Все прочли, – сообщил чернолицый. – Многие хвалили. Кое-кто даже запомнил несколько строк.

– Ты тщеславен, мой друг, – отвечала леди Эгеиды. И, размахнувшись, швырнула листы в Океан.