Хрустальный ключ

— Речь тут не об одном идет, — строго сказала бабушка. — Иной молчит, потому что проверить тебя хочет, чего ты стоишь. А бывает, у человека на сердце такой камень лежит, что ему самое лучшее одному пожить, в лесу, в урмане. В тишине раны скорее заживают… Тут у вас, на сорок девятом километре путеобходчик живет, Парфеныч по отчеству, Белозеров по фамилии. Из нашей деревни он… Вернулся Парфеныч с первой германской войны. Был в деревне один из первых большевиков. Выбрали его мужики в комбед[1]. Начал комбед всеми делами заправлять. Кто из кулаков очень уж злобствовал против Советской власти, того выселили из деревни. В кулацких домах устроили школу, избу-читальню, ясли для детей. Разве могли богатеи с этим смириться? Особенно злобный был человек — Савёл Хрипунов. Он, вишь, закопал в землю хлеб, пудов сто. Решил, пусть лучше сгниет хлеб, чем большевикам отдавать. А Парфеныч как-то дознался про хлеб. Зерно у Хрипунова нашли и вывезли. Савел и пообещал тогда отправить Парфеныча на тот свет… Поздно вечером кто-то выстрелил два раза в окно Белозеровым. И случись так: метили в Парфеныча, а попали в его жену, Татьяну Елизаровну. Тяжко было Парфенычу хоронить жену, хорошо они жили. Ну, а Хрипунова осудили, семью его выслали, Когда стали по деревням колхозы устраивать, выбрали Парфеныча председателем. Так и работал он. Но не все еще горе он испил. Опять война с Германией началась. Пошли воевать два его сына — и оба полегли на ратном поле… Что старику делать? Куда от тоски деться? Сдал он дела в колхозе (война к тому времени кончилась) и ушел в путеобходчики. Живет в глуши, один-одинешенек. Кто его не знает, скажет, угрюмый человек, неотзывчивый. А разве можно к нему с такой меркой подходить?

Наверное, и дальше их разговор продолжался бы, да коснулся незнакомый человек больного места. Спросил, где живет Анисья Кондратьевна. И кем девочка ей приходится? Внучкой?

Бабушка ответила, что живет не здесь, приехала на время, проведать семью покойного сына. Сын на войне погиб. Оставил троих детей. И работник в семье один, — жена путеобходчицей служит. Трудно ей жить, а жить надо.

Черноок (вы уже догадались, наверное, что это был он) встал и беспокойно зашагал мимо костра.

— Извините, как вас зовут? Анисья Кондратьевна! Я тоже на фронте был и знаю, как дорого мы заплатили за победу. На моих глазах падали сраженные вражескими пулями люди. И шли они на смерть, не думая о себе. Но вот во имя тех, кто остался лежать там, на полях сражений, живые не могут забыть об их семьях. Мы за эти семьи в ответе!

Сурово и коротко взглянула на него Анисья Кондратьевна. И он понял этот взгляд, как укор ему.

Часто ли он, с тех пор, как пришел с фронта, вспоминает о навернувшихся домой товарищах? Думал ли он о детях и женах погибших? И Черноок сказал то, что подумал:

— Наш разговор, Анисья Кондратьевна, я не забуду!

12

Хоть и поздно засиделись все вечером около костерка, но бабушка проснулась раным-рано, едва начал редеть сумрак ночи и стали видны отдельно стоящие деревья.

Матвеевна и Ксюша еще спали в охотничьей избушке.

Неслышно двигаясь, Анисья Кондратьевна сходила на ключ по воду, принесла сушняка, подпалила его и, подбросив валежника, повесила над огнем котелок.

Потом, подойдя к Кириллу Григорьевичу, потрогала его за рукав. Тот проснулся сразу и, когда бабушка безмолвно показала ему на чуть светлеющий восток, быстро вскочил. Надел сапоги, а рубашку, наоборот, сбросил и пошел к роднику умываться.

Вернувшись, он с благодарностью принял из рук бабушки кружку чаю и, наскоро закусив, попрощался:

— До свиданья, Анисья Кондратьевна! Спасибо за все, за были и небыли, за чай и за ласку. Надеюсь, мы с вами еще увидимся.

И ушел, — надо до солнца уйти поглубже в лес, где скорее встретится непуганая птица.

А бабушка уже будила Ксюшу и Матвеевну.

В самую первую минуту девочке стало так жалко, что нарушен сон. Она сладко потянулась. Поспать бы еще хоть немного!

Но тут ее глаза широко открылись и вдруг охватили все вокруг: тихий лес, все ярче разгорающуюся полоску зари, лениво стелющийся дымок над затухающим костром, бабушку, разливавшую из закоптившегося котелка чай по кружкам, Матвеевну, которая, сидя на пороге, оправляла волосы.

И воздух какой-то особенный — свежий и необыкновенно вкусный.

Ксюша мгновенно вспомнила, что они вот сейчас пойдут в Светлый бор. Она вскочила и, вытащив из своей котомки холщовый рукотерник, поспешила к Хрустальному ключу. Но, как девочка ни торопилась, она не могла не остановиться около этого маленького чуда.

Небольшая котловинка выстлана белым кварцевым песком. Сквозь прозрачную воду хорошо видно, как из-под земли выбиваются ключи. Упругие, сильные струи, вырываясь на свободу, приподнимают мелкие белые песчинки, крутят их столбом. Кажется, будто вода в глубине кипит. Из котловины тоненькой ниточкой вытекает ручей и струится по розовым и белым галькам, по белому песку. Пробежав под ветхим бревенчатым мостиком, ручей вытекает из выдолбленного корытцем старого позеленевшего желоба и льется дальше вниз, к ближайшей болотнике.