Хрустальный ключ

сообщала вторая телеграмма. Обе депеши были отправлены в райцентр:

«Хандайлык, Эгамбердыеву».

Старик продолжал сохранять выжидательную позу, и меня вдруг осенило: знаток местного колорита! Так почему бы, черт возьми, не расспросить его об этом местном колорите.

— Давно здесь живете, отец?

— Шестьдесят восемь лет живу на земле, здесь тоже шестьдесят восемь лет живу, — степенно ответствовал старик.

— Все горы знаете? — уважительно говорил я. — По всем рекам ходили?

— Молодой был — овцы пас, — откликнулся старик и тотчас ожил, как стрелка компаса, освободившаяся от фиксирующего рычажка. — И там был, и там, и там.

— А где такая трава растет, знаете? — я вытряхнул из спичечной коробки на ладонь свою ряску.

— Покажи! — старик забрал листочки себе в горсть, точно нюхательный табак и, насупившись, разглядывал их с полминуты. — Одно место знаю, больше не знаю. Далеко, далеко. Там! — старик резко ткнул пальцем в небо.

— На Бургутхане? — осторожно уточнил я.

— На Бургутхане! — согласился старик. — Трудно туда ходить, ой, трудно. Тысяча шагов, и еще тысяча, и еще тысяча, туда-назад, сорок тысяч будет.

Фольклор? Сорок девушек? Сорок сороков? Сорок тысяч шагов? И на шагомере Забелина те же сорок тысяч шагов.

— Скалы, наверно, мешают? — допытывался я.

— Зачем спрашиваешь? — возмутился старик. — Сам траву рвал, сам принес, сам знаешь.

— Нет, отец. Не я траву принес. Другой человек принес, говорит: угадаешь, где взял, плов тебе сделаю, не угадаешь — мне плов сделаешь.

— Ха-ха-ха, — затрясся старик в хохоте. — Скажи ему: на Бургутхане взял. Сперва, скажи, черный тополь был, хороший черный тополь, там ты отдыхал, скажи. Потом час ходил, два часа ходил, три часа ходил, скажи. Потом старую арчу видел, скажи. К арче пришел, воду слышал, скажи. Долго-долго воду искал. Два камня вот так стоят, — старик прижал запястье к запястью. В камнях вода есть. Потом будет большая яма, темная, темная. Возле ямы такая трава есть, скажи. А вода в землю уйдет.

Удивительное дело! Все, о чем повествовал старик, казалось мне знакомым и в то же время совершенно чужим. Как будто я уже видел этот бесконечно затяжной подъем, и огромное дерево с серебристой листвой, вычерчивающее у своих ног в самую жару овальный заповедник прохлады, и древнюю покореженную арчу, орлиной лапой своего корневища ухватившую скалы, и родник, спрятанный камнями. Как будто я это видел, но видел во сне, в лунном свете, и вода была серебро с чернью, и дерево втянуло в себя свою тень. И приглушенно, сдавленно звенел хрустальный ключ…

— Хрустальный ключ! — на лету поймал я привычное представление.

— Ага, — обрадованно всем корпусом кивнул старик. — Тот родник раньше волшебный был, раньше людей лечил, человек его имя взял, домотдыху давал, домотдых тоже лечит теперь…

— Хрустальный ключ, хрустальный ключ, — у меня возникло вдруг такое ощущение, словно эти слова превратились в будничный металлический предмет, с помощью которого отпираются и запираются замки, и вот я верчу этот предмет на пальце и уже знаю, что существует скважина, на него рассчитанная, и — щелк — передо мной окажется Забелин. Я размышлял и, пожалуй, даже слегка пошевеливал рукой, вращая этот воображаемый ключ, а старик с Эгамбердыевым, прихлебывая чай из пиалушек, вели неторопливую беседу — что-то там о кишлаке, и о дровах, и о ценах. Я лишь клочками улавливал ее смысл: во-первых, голова была занята другим, а во-вторых, говорили-то они по-узбекски, и некоторых слов я попросту не понимал. И вдруг речь старика чем-то меня насторожила. Я еще но сообразил чем, но вздрогнул и заволновался, точно обретенный минуту назад ключик вот-вот соскользнет с пальца и упадет в пропасть глубиною в сорок тысяч шагов. Напряженно прислушался к старику. Он пересказывал Эгамбердыеву наш разговор… Вот пошел по тропе, добрался до черного тополя, увидел арчу и вдруг — оно! — Сусинген! Сусинген! Пропавшая вода. Та самая, которую я безуспешно искал на карте. Зашифрованный адрес Налимова! Петляющая тропа, черный тополь, арча — …У Налимова, кажется, упоминался еще и ручей? Есть ручей! Ивы? Есть ивы! Черный тополь? У Налимова там много тополей…

— Отаджан, отец, один черный тополь — и все?

— Ой, много, очень много, — засмеялся старик. — Сначала береза будет, еще совсем внизу, дальше черный тополь будет, сто черный тополь.

Экая точность: сорок тысяч шагов и сто черных тополей!

Я уже готов был ринуться к Сусингену, но вовремя сообразил, что сорок тысяч шагов мне до вечера не сделать. Надо было пока выяснить, что за журналист, что за Саидов побывал в доме отдыха.