Хрустальный грот

— А если им вздумается побить тебя за то, что ты украл, то придется побить и меня.

Он улыбнулся и откусил от своего абрикоса.

Я стоял, не двигаясь, держа в ладони большой спелый абрикос. В саду было очень жарко и тихо. Гудели только насекомые. Плод отливал золотом, от него пахло солнечным светом и сладким соком. Кожура напоминала мне на ощупь пушок золотого шмеля. Мой рот наполнился слюной.

— В чем дело? — спросил дядя с нетерпением и раздражением в голосе. По подбородку стекал абрикосовый сок. — Не заглядывайся, дружище! Ешь! Он же хороший, верно?

Я поднял голову и встретился с его голубыми глазами, жестокими, как у лисы. Я протянул абрикос обратно.

— Не хочу. Он внутри черный. Посмотри, там видно.

Он резко вздохнул, и как раз в это время с другой стороны сада послышались голоса. Садовники, наверное, принесли обратно пустые корзины, приготовив их на утро. Дядя нахмурился, вырвал у меня фрукт и метнул его с силой в стену. Абрикос золотой массой растекся по кирпичной кладке. Между нами, жужжа, пролетела обеспокоенная оса. Камлак сделал странный резкий жест, как бы прихлопнув ее, в его голосе неожиданно прозвучала нескрываемая злоба.

— Больше ко мне не подходи, ты, дьявольское отродье. Слышишь? Не подходи.

Он вытер рот тыльной стороной руки и большими шагами пошел в направлении дома. Я остался стоять на месте, глядя, как абрикосовый сок стекает по раскаленной стене. На струйку села оса и начала ползать, увязая в соку. Потом внезапно упала на землю, вращаясь на спине и продолжая жужжать. Постепенно ее жужжание перешло в жалобный плач, затем она затихла.

Но я уже этого не видел. К горлу подступил комок, и мне показалось, что я задыхаюсь. Золотистый вечер поплыл, искрясь слезами в моих глазах. Эти слезы остались у меня в памяти как первые в жизни. Приближались садовники с корзинами на головах.

Я повернулся и выбежал из сада.

В комнате не было даже волкодава. Я взобрался на кровать и облокотился на подоконник. В ветвях груши пел дрозд. Застыв, я долго слушал его. Из-за закрытой двери со двора доносилось монотонное постукивание по металлу — работал кузнец, скрипел колодезный ворот, неторопливо вращаемый мулом.

В этом месте некоторые детали стерлись из моей памяти. Я не помню, сколько просидел, пока гул голосов не возвестил о начинающемся ужине. Не помню и боли. Но когда конюх Сердик распахнул дверь и я обернулся, то он остановился как вкопанный и его первыми словами были:

— О боже, где ты был? Играл в конском затоне?

— Я упал.

— Упал? Интересно, почему земля под тобой всегда оказывается в два раза тверже, чем под остальными? Кто тебя отделал? Этот грубый кабан Диниас?

Не получив ответа, он подошел к моей постели. Сердик был небольшого роста, с кривыми ногами, загорелым морщинистым лицом и копной волос соломенного цвета. Я стоял на постели, и мои глаза были на одном уровне с его.

— Что я тебе скажу, — изрек он. — Когда подрастешь, я научу тебя некоторым вещам. Чтобы побеждать, не надо быть большим. У меня имеется парочка дельных трюков. Их надо знать, если не вышел ростом. Скажу тебе, что я могу сбить парня в два раза больше меня. И женщину, если надо. — Здесь он рассмеялся и отвернулся, чтобы сплюнуть, но вовремя вспомнил, где находится, и ограничился тем, что откашлялся. — Но когда ты вырастешь и станешь здоровым парнем, мои трюки тебе не понадобятся, в том числе и в обращении с женщинами. Однако давай лучше займемся твоим лицом, чтоб ты потом никого не пугал. От такой раны может и шрам остаться.

Он кивнул на пустующую подстилку Моравик.

— Где она?

— Ушла с матерью.

— Тогда пошли со мной. Я все устрою.

Сердик наложил мне на ссадину на скуле повязку с лошадиной мазью. Мы сели ужинать прямо у него в конюшне, расположившись на соломе. Гнедая тыкалась мне мордой в спину в поисках корма. Мой толстый и ленивый пони, натянув привязь до упора, жадно следил за каждым куском, отправляемым в рот. Сердик, несомненно, понимал толк в кулинарии: на каждую половинку куриной ножки — дрожжевая выпечка, соленая копченая грудинка, охлажденное и ароматное пиво.

Еще когда Сердик принес еду, я понял по его виду, что он уже все знает. Весь дворец, должно быть, только об этом и говорил. Но он ничего не сказал, лишь передал мне еду и присел сзади на солому.

— Тебе сказали? — спросил я.

Он кивнул, пережевывая хлеб с мясом, и затем добавил с полным ртом: «У него тяжелая рука».

— Он рассердился, потому что она отказалась выходить замуж за Горлана. Он хочет, чтобы она вышла замуж из-за меня, но и до сих пор она отказывала всем подряд. А сейчас, после того как умер дядя Дайвид и остался только Камлак, они позвали Горлана из Малой Британии. Я думаю, что это Камлак убедил деда обратиться к Горлану. Он боится, что мать выйдет замуж за какого-нибудь принца в Уэльсе.

Здесь Сердик меня прервал. У него был испуганный и потрясенный вид.

— Замолчи, малыш! Откуда тебе это все известно? Я уверен, что взрослые не болтают о таких важных вещах в твоем присутствии. Разве что Моравик болтает что не следует.

— Нет, не Моравик. Но я знаю, это правда!