Хрусталь

– Нет, я серьезно! Ты напердел здесь так, что чиркни спичкой и все взорвется! Разве сложно иногда проветривать комнату?

– Я забываю об этом, пап…

– Тогда хотя бы вылезай иногда из своей норы. Совсем уже как затворник. Мы с матерью вообще-то переживаем! Нет, мы, конечно, гордимся тобой, литература – это хорошее увлечение. Я бы даже сказал, достойное. Но… нам бы хотелось, чтобы иногда ты был обычным девятнадцатилетним парнем, а не писателем. Понимаешь, о чем я?

– Не совсем.

– Ну… как бы тебе объяснить… сходи на вечеринку, заведи себе новую подружку, подерись с кем-нибудь… Живи полной жизнью, сынок. Ты очень изменился после разрыва с этой Ребеккой. Она повлияла на тебя, я знаю, но почему бы тебе иногда не отрываться по полной?

– Не могу. Я слишком много думаю обо всем подряд. Даже если я и захочу развеяться, то просто-напросто не смогу расслабиться.

– Хорошо, и о чем же ты думаешь?

– О книгах…

Если бы творчество вошло в моду, проблема наркомании была бы решена и давно забыта. Дело в том, что творческие люди не употребляют наркотики. Они их создают. Они принимают дозу психотропов в виде нескольких строк или мазков кисти и говорят себе, что этот раз – последний, а наутро оказываются в состоянии, когда для поддержания тонуса необходимо снова взяться за перо.

К тому времени, когда я написал второй роман, я уже и забыл каково это – просыпаться с трезвой головой и чистыми мыслями. Вся моя черепная коробка была забита словосочетаниями и идеями, идеями и словосочетаниями. Я писал. Перечеркивал. Удалял. Начинал сначала и снова все перечеркивал. Единицы чувств вытекали из подушечек моих пальцев, и на экране монитора рождался синтез моих друзей, знакомых и когда-то увиденных чудаков. Я отправлял свои рукописи каждому издательству и подскакивал с места, когда мне приходил ответ.

«К сожалению, Ваша рукопись нам не подходит». Звучит примерно как: «Пошел в задницу, бесталанный ублюдок».

И так по кругу. Раз за разом.

Я просыпался и первым делом проверял свою почту.

«К сожалению, Вы никчемны».

«Мы рассмотрели Вашу рукопись. Полный отстой…»

Жизнь превращалась в колебания секундной стрелки, которая мешает уснуть. Словно о внутреннюю сторону моих зрачков долбилась жужжащая муха. Я выкачивал себя полностью, не ел и не пил до тех пор, пока не насыщался галлюциногеном моих фантазий. Буквы превращались в слова, слова – в предложения, предложения – в главы, а я сидел на месте и пытался уложить свои мысли в последовательную цепочку символов.

– Тебе нужно думать о будущем. – Говорила мама. – Ты уже решил, куда устроишься после учебы?

– Я не знаю, мам. Как пойдет…

– Может случиться всякое. Я бы хотела знать, что у моего сына будет стабильное и светлое будущее. Твои романы – это хорошо, но они не дают никакой гарантии. А тебе нужна зарплата, нужен стаж, нужна какая-то опора. Осталось всего-то пара годиков, Райан.

– За эти пару годиков я непременно стану известным писателем.

– А если не станешь? Если ничего не получится, сынок? Вдруг ни одно издательство не захочет публиковать твои романы?

– А если я завтра умру, мам? Что тогда?

– Не неси чушь, этого никогда не случится. Ты здоров, молод и у тебя впереди целая жизнь…

– Вот и мне так кажется. Что этого никогда не случится. Что однажды у меня все получится…

– Я тебе верю, и искренне желаю тебе удачи. Просто… Райан, ты сам не свой. Ты завтракаешь в пять часов вечера! В пять вечера, Райан! У какой уважающей себя матери сын завтракает на закате дня?

– Видимо, только у тебя одной. Но это не так уж и страшно, тебе не о чем переживать. Наверстать упущенное в плане еды никогда не поздно.

– А что тогда, по-твоему, страшно?

– Однажды проснуться и осознать, что я проживаю чужую жизнь…

– Ладно, мне все равно тебя не переубедить. Но, пожалуйста, прояви ко мне уважение, выйди к нам на кухню и пообедай вместе с семьей. Я понимаю, что двенадцать часов дня это слишком рано для твоего перекуса, но я напекла панкейков.

– Я совсем не голоден.

– И все же. Нам с отцом было бы очень приятно.

Родители верили в меня. Но только потому что я их сын, а не потому что видели во мне искусство.

Стрелки накручивали дни. К двадцати двум я написал уже четыре второсортных романа и получил более пятидесяти отказов. Моя тактика была проста – я брал количеством, а не качеством. Таким образом я планировал, что после первого опубликованного романа, все предыдущие тут же получат свое место на книжной полке. Я называл это законом инерции, однако, как оказалось в последние дни, этот закон работает в совершенно обратную сторону. Мои хорошие романы, отнюдь, не накручивали шумиху вокруг плохих, но затмевали их и плавно опускали меня вниз.

Иногда я задавал себе вопрос: «Как я пришел к этому?», и понимал, что уже не смогу жить иначе. Даже если эти чертовы романы никогда бы не публиковали, я продолжал бы писать и в тайне от всех надеяться, что завтрашний день изменит всю мою жизнь.