Хрущев

Металл для слесаря — все равно что дерево для плотника. На вопрос, почему он выбрал профессию слесаря, Хрущев отвечал: «Токарь имеет дело только с отдельными деталями, а слесарь собирает всю машину целиком и запускает ее в работу»²⁶. В первые же годы работы он собрал себе из обрезков труб велосипед, потом приделал к нему самодельный мотор и гордо разъезжал по городу на этом «мотоцикле».

Хрущев стал учеником слесаря-еврея по имени Яков Кутиков на фабрике Инженерной компании Боссе и Генфельда, неподалеку от шахт, в так называемом старом городе — темном районе с узкими, мощенными булыжником улочками, — так непохожем на раскинувшийся выше на холме современный Донецк. Немецкая компания Боссе и Генфельда занималась ремонтом сложного шахтового оборудования — подъемников, вагонеток, насосов и т. п., а также производила некоторые более простые устройства, используемые на шахтах. Хрущев работал на заводе с шести утра до шести вечера, с получасовым перерывом на завтрак и часовым — на обед, и получал за свой труд двадцать пять копеек в день. Пока он не соорудил себе велосипед, на работу и с работы, за несколько километров от дома, ходить приходилось пешком²⁷.

Жизнь была нелегкой, но увлекательной. На групповой фотографии рабочих компании, относящейся к 1910 году, мы видим степенных, потрепанных жизнью рабочих в темных куртках и теплых шапках; и среди них, в самой середине переднего ряда, широко улыбается нам курносый круглолицый парень — ученик слесаря Никита Хрущев²⁸.

В своем энтузиазме Никита был не одинок. Согласно исследованию настроений молодых санкт-петербургских рабочих, ровесников Хрущева, «…ученики стремятся как можно скорее и как можно полнее втянуться в субкультуру взрослых товарищей: они гордятся своим растущим мастерством и смотрят на себя как на полноценных рабочих»²⁹.

Молодой московский рабочий так описывал свой профессиональный рост: «После года за станком я уже умел чертить и мог сделать не очень сложный чертеж. Я чувствовал все большую уверенность в собственных силах… Я становился смелее и увереннее в суждениях. Власть надо мной „старших“ слабела. Я начал критически относиться к обыденной морали»³⁰.

Дальше тот же рабочий вспоминает (словами, поразительно напоминающими знаменитый соцреалистический роман «Цемент»), как «был захвачен поэзией большого металлургического завода: мощный рев машин, струи пара, колонны труб, черный дым, вздымающийся к небесам — все это казалось мне прекрасным… Я чувствовал, что растворяюсь в фабрике, в суровой поэзии труда, поэзии, ставшей мне ближе и дороже тихого, ленивого течения сонной деревенской жизни»³¹.

Важно иметь в виду, что слесари в иерархии заводской жизни стояли почти на самом верху. По категориям оплаты в компании «Новороссия» слесари занимали третье место в первой десятке³². Работа строителей, например, ценилась куда дешевле: в результате, как вспоминал Хрущев, «те, которые строили дома: клали стены из кирпича и выполняли плотницкие работы, считались „деревней“»³³.

Несмотря на тяжелый труд, Никита всегда находил время для общения с друзьями. Целые дни проводил он с Михаилом и Ильей Косенко, ровесниками и такими же, как он, учениками на заводе. Восемьдесят один год спустя дочь Ильи Ольга еще жила в семейной глинобитной мазанке, выстроенной в 1910 году. Улица, по которой Никита ходил в гости к своим друзьям, в 1991-м выглядела, должно быть, еще хуже, чем восемьдесят лет назад: посреди дороги — канава, полная мутной воды, обочины заросли травой, по сторонам, за изломанными заборами — мазанки дореволюционных времен. Прохожие опасливо пробирались краешком канавы, перепрыгивая через камни и обходя кучи мусора. В 1910 году, когда круглолицый рыжий паренек приезжал к друзьям на своем «мотоцикле», распугивая шумом мотора окрестных голубей, будущее виделось ему в розовом тумане и жизнь казалась прекрасной.

На вечеринках, устраивавшихся в доме Косенко, Никита был «душой общества». Он любил шутить и смеяться, мастерски рассказывал забавные истории. Правда, в компании Косенко и их друзей ему не удавалось почувствовать себя вполне своим. Никита увлекался девушками, однако три сестры Косенко оставались к нему равнодушны: мало того что «кацап», мало того что рыжий и чересчур мал ростом — еще и слишком беден для того, чтобы вызывать романтический интерес³⁴.