Хрущев

— Вы поезжайте туда, он вас всегда примет… Вы с картой поезжайте… Сталин увидит конфигурацию расположения войск, концентрацию сил противника и поймет, что мы поступили совершенно разумно, отдав приказ о приостановке наступления.

— Нет, товарищ Хрущев, нет, товарищ Сталин уже отдал распоряжение.

Хрущев бросил трубку. Потом позвонил снова — но Василевский стоял на своем. Хрущеву оставалась одна надежда — поговорить с самим Сталиным. «Очень опасный был для меня момент, — рассказывал он позднее. — В то время Сталин уже начинал рассматривать себя таким, знаете ли, военным стратегом». Хрущев позвонил на дачу Сталина, трубку снял Маленков. «Я знал, что Сталин находится на Ближней даче, — рассказывает Хрущев, — хорошо знал ее расположение. Знал, что и где стоит и даже кто и где сидит. Знал, где стоит столик с телефонами, сколько шагов надо пройти Сталину, чтобы подойти к телефону». Но Сталин не стал с ним разговаривать. «Товарищ Сталин сказал, что надо наступать, а не останавливать наступление, — ответил, вернувшись к телефону, Маленков. — Товарищ Сталин говорит, что ты… навязал [решение о приостановке наступления] командующему. Это было [только] твое предложение». Когда Хрущев повесил трубку, у Баграмяна, стоявшего рядом, «слезы из глаз покатились. Его нервы не выдержали, вот он и расплакался. Он переживал за наши войска, за нашу неудачу» ⁶².

Рассказ Хрущева производит поистине страшное впечатление. Но насколько он точен? Если верить Жукову, 18 мая Сталин был озабочен ситуацией. Однако Тимошенко по-прежнему преуменьшал опасность, а Хрущев «поддержал мнение Тимошенко». Уверения Хрущева, что он пытался предупредить Сталина, «не соответствуют действительности, — писал позднее Жуков. — Я это свидетельствую потому, что лично присутствовал при переговорах И. В. Сталина по ВЧ с Н. С. Хрущевым» ⁶³.

Советский «Военно-исторический журнал» цитирует три послания Хрущева Сталину (два из них отправлены им и Тимошенко в 17.30 17 мая и 12.30 19 мая соответственно и еще одно, личное, в 2.00 19 мая): ни в одном из них нет и речи об остановке наступления ⁶⁴. Однако Хрущев пишет, что звонил, а не писал (доступа к расшифровкам телефонных разговоров у редакции журнала не было), а Баграмян и Василевский, опубликовавшие свои мемуары уже после отставки Хрущева, отчасти подтверждают его версию. Баграмян рассказывает, что на продолжении наступления настаивал Тимошенко, а Хрущев пытался его отговорить. Василевский вспоминает, как Хрущев позвонил ему девятнадцатого, сообщив, что Сталин «отказался останавливать наступление, и попросил меня еще раз поставить этот вопрос перед Верховным Главнокомандующим». Кроме того, Василевский подтверждает рассказ Хрущева о том, что «разговор с Верховным Главнокомандующим происходил через Г. М. Маленкова и прежнее решение о продолжении наступления было подтверждено» ⁶⁵.

Истина в том, что в харьковском разгроме виноваты все: Хрущев и его единомышленники навязали свою идею Сталину, а потом свалили всю вину на него, Сталин без критики принял их план и отказывался его пересмотреть, а Генштаб не осмелился вовремя указать Сталину на гибельность наступления. За просчеты военачальников армия заплатила страшную цену: 267 тысяч человек погибли, более 200 тысяч были взяты в плен ⁶⁶. К тому же, добавляет Василевский, именно победа под Харьковом дала немцам возможность прорваться к Сталинграду и на Кавказ ⁶⁷.

Хрущев, разумеется, заплатил неизмеримо меньшую цену — хотя Сталин, по своему обыкновению, не упустил случая отыграться на нем. Сместив Баграмяна и Тимошенко, он полностью распустил юго-западный сектор командования и вызвал Хрущева в Москву. «У меня было очень подавленное настроение, — рассказывает Хрущев. — Мы потеряли много тысяч солдат, утратили надежду, которой жили…» А главное — Хрущева снедала тревога за будущее. Ибо Сталин «на все пойдет, но никогда не признает, что допустил ошибку. Поэтому… я морально был подготовлен ко всему, не исключая и ареста».

Несколько дней Сталин играл со своей жертвой как кошка с мышью. Немцы заявляют, что захватили более двухсот тысяч пленных, — может быть, врут? «Нет, товарищ Сталин, не врут», — отвечал Хрущев. Во время Первой мировой войны, продолжал Сталин, когда один царский генерал отдал армию прямо в руки немцам, его за это повесили. «Товарищ Сталин, помню этот случай», — отвечал Хрущев.

Несколько дней продолжалась томительная неизвестность; Хрущев старался сохранять хорошую мину при плохой игре. Сталин чередовал замаскированные угрозы с практическими вопросами о том, как же теперь защитить Донбасс. Чем дольше Хрущев оставался в Москве, «тем более томительно тянулось время, которое должно было чем-то кончиться для меня лично. Думал, что Сталин не пройдет мимо такой катастрофы… не простит и захочет найти козла отпущения, продемонстрировав свою неумолимость, принципиальность и твердость… Я даже догадывался, исходя из прежнего опыта, как Сталин может формулировать. Он был большой мастер на такие формулировки».