Хрущев

Кинорежиссер Александр Довженко был предан революции, однако воспринимал ее неортодоксально, по-своему. Его самый знаменитый фильм «Земля» (1930) посвящен коллективизации, которую Довженко изображает в позитивном свете — но не настолько позитивном, как хотелось бы критикам-сталинистам, обвинившим его в «контрреволюционности» и «пораженчестве». Следующий фильм Довженко, «Иван», показавший индустриализацию глазами простого рабочего-днепростроевца, был изъят из проката, так как в нем увидели пропаганду фашизма и пантеизма, а режиссер фильма был уволен с Киевской киностудии ⁴⁶.

Боясь, как рассказывал он другу, что его «посадят и съедят живьем», Довженко обратился лично к Сталину, когда-то с похвалой отозвавшемуся о его раннем фильме «Арсенал», посвященном революции и Гражданской войне. Как ни удивительно, меньше чем через двадцать четыре часа всемогущий диктатор принял его лично, представил Молотову, Ворошилову и Кирову «как давнего и хорошего знакомого» и попросил, ни о чем не тревожась, спокойно работать над следующим фильмом «Аэроград» (в котором доблестные советские пограничники защищают новый город Аэроград от проникновения японских шпионов и диверсантов). Так началось двадцатилетнее покровительство Сталина Довженко — странный союз, в котором Сталин выступал в роли персонального критика и цензора, как в свое время Николай I для Пушкина ⁴⁷.

Покровительство Сталина обеспечило Довженко высшую награду — орден Ленина ⁴⁸. Неудивительно, что Хрущев ценил знакомство с Довженко, с которым впервые встретился в 1934 году в Москве, и, когда в 1938-м тот начал снимать на Киевской киностудии фильм о красном командире Щорсе, проявил к этой работе особый интерес. Консультантом выступил бывший помощник Щорса Иван Дубовой; можно себе представить смятение и Довженко и Хрущева, когда Дубовой был арестован и расстрелян за убийство своего командира. Хрущев оставался близок к режиссеру; еще больше он сдружился с Довженко в 1939 году, после выхода на экраны документального фильма «Освобождение» — об оккупации советскими войсками Западной Украины, в которой Хрущев принимал непосредственное участие ⁴⁹.

Больше, чем поэты и режиссеры, Хрущева привлекали ученые и инженеры: с ними он чувствовал себя свободнее, к тому же они могли внести более весомый вклад в экономику региона. Рассказ Хрущева о знакомстве с академиком Патоном полон ностальгии по утраченным возможностям.

«В кабинет вошел плотный человек, уже в летах, весь седой, коренастый, со львиным лицом, колючими глазами. Поздоровавшись, тут же вытащил из кармана кусок металла и положил на стол: „Вот, посмотрите, товарищ Хрущев, что может делать наш институт. Это полосовое железо (кажется, 10-миллиметровой толщины), и я его таким свариваю“.

Посмотрел я сварку. Так как я сам металлист, то со сваркой мне приходилось встречаться. Здесь был просто идеальный шов, внешне гладкий, как литой.

Он говорит: „Это сварка под флюсом“».

Этого термина Хрущев никогда раньше не слышал. Патон объяснил, что такую сварку можно использовать при строительстве мостов и в перекрытиях зданий. «Я был буквально очарован встречей и беседой с Патоном, — рассказывает Хрущев. — Он заставлял считаться с собой и умел влиять на людей, с которыми встречался… Глаза у него буквально горели, и в словах была такая уверенность, что он заставлял и других поверить в свою идею».

По рекомендации Хрущева сварка металла под флюсом была внедрена сначала в промышленность, а затем и в производство танков. Во время войны Патон обратился к своему покровителю с просьбой принять его в партию, несмотря на «старорежимное воспитание» и первоначальную «неприязнь к Октябрьской революции». «Глубоко тронутый» Хрущев передал эту просьбу Сталину, который «тоже был взволнован — а он редко выдавал свое волнение, — и сказал: „Ну вот и решился Патон, он заслуживает всяческого уважения“» ⁵⁰.

Как же легко подпадал Хрущев под обаяние харизматических ученых, обещавших чудеса! Какую проявлял сентиментальность, когда ему давали возможность ощутить себя благодетелем! И при жизни Сталина, и после его смерти Хрущеву каким-то образом удавалось четко отделять преступления, совершаемые коммунистической партией, от ее великой цели. Сколько бы крови ни пролилось во имя социализма — стоило Патону объявить о своем «обращении», как на глаза Хрущева навернулись слезы.