Хрущев

Другой мишенью Берии стала сталинская практика русификации национальных республик. В серии записок, обращенных к членам Президиума, он жестоко критиковал преобладание русского руководства и повсеместное использование русского языка в деловой практике Белоруссии, Литвы, Эстонии и (недобрый знак для Хрущева) Западной Украины. Глава МВД Украины, ставленник Берии Павел Мешик, поразил ЦК украинской компартии, обратившись к нему с речью на украинском языке. Тот же Мешик приказал главе контрразведки Львовской области Тимофею Строкачу (хрущевскому протеже) заняться сбором компромата на местных партработников. Когда Строкач сообщил об этом другому коллеге Хрущева, местному партийному руководителю Зиновию Сердюку, Берия, как рассказывают, накинулся на него с бранью: «Что вы там делаете, вы ничего не понимаете, зачем вы… рассказали Сердюку о полученном вами задании?.. Мы вас выгоним из органов, арестуем и сгноим в лагерях, мы вас сотрем в порошок, в лагерную пыль вас превратим» ⁴².

Во внешнеполитических вопросах Берия также отказался от политической и идеологической ортодоксии. После ареста в его секретном сейфе среди прочих бумаг было найдено не утвержденное на Президиуме секретное послание к Александру Ранковичу, первому заместителю Тито, с предложением «фундаментального укрепления» советско-югославских отношений и просьбой о «секретной встрече» для переговоров ⁴³. На встрече с лидерами ГДР в Москве 2 июня и с венгерским руководством одиннадцать дней спустя советские руководители гневно упрекали коллег из «братских стран» за проведение в жизнь тех самых директив, которые те еще несколько месяцев назад получали из Москвы. Особенно усердствовал Берия. «Как это можно, — кричал он на главу венгерской компартии Матьяша Ракоши, — как можно в Венгрии, все население которой — девять с половиной миллионов человек, арестовывать полтора миллиона?!.. Даже товарищ Сталин совершил ошибку, [когда] отдал прямой приказ о допросах арестованных… Человек, которого избивают, скажет все, что следователь захочет от него услышать. Признается, что он и английский шпион, и американский, и какой угодно. Но правду вы так никогда не узнаете. Зато невинный человек может отправиться в тюрьму. Есть закон, и закон надо уважать» ⁴⁴.

Особенно серьезной была проблема Восточной Германии. В результате жесткой индустриализации, насильственной коллективизации и грубой антирелигиозной кампании, проводимой режимом Ульбрихта, за два года по меньшей мере полмиллиона восточных немцев бежали на Запад. Германская Демократическая Республика столкнулась с тем, что Маленков позже назвал «опасностью внутренней катастрофы». Интересно, что Берия был готов отказаться от ГДР, покинуть на произвол судьбы германскую компартию и пойти на воссоединение Германии — разумеется, в обмен на существенную компенсацию от Запада. 27 мая 1953 года, на заседании в Кремле, посвященном немецкому вопросу, Берия восклицал: «ГДР! Да что такое эта ГДР?! Даже не настоящее государство. Держится только на советских штыках, хоть и называется Германской Демократической Республикой». В ходе дискуссии Молотов предложил резолюцию против «насильственной социализации» Восточной Германии, но Берия рекомендовал вычеркнуть из текста слово «насильственная». «Почему так?!» — воскликнул Молотов. Ведь это означало бы конец социализма в Германии как такового! «Потому, — ответил якобы Берия, — что нам нужна только мирная Германия, а будет там социализм или нет, нам все равно» ⁴⁵.

Общая сумма действий Берии в эти «сто дней», несомненно, производит впечатление. Хотя некоторые его инициативы (как, например, предложения по дерусификации в стране, где преобладают русские) угрожали его репутации, поначалу он обошел своих соперников. Само число инициатив, многие из которых выходили за рамки его служебной компетенции, ясно указывает на презрение к коллегам. В одной записке, обращенной к Хрущеву, Берия не «просит рассмотреть» свое предложение, а открыто требует его «утвердить». Есть свидетельства о том, как он грубо распекал по телефону Маленкова, Хрущева и Булганина. В первые дни после смерти Сталина коллеги Берии, растерянные и подавленные, возможно, заслуживали такого обращения. Однако его нескрываемое высокомерие заставило их собраться с духом — и дало им в руки оружие против него ⁴⁶.

Сразу после смерти Сталина Хрущев, казалось, был так же близок с Берией и Маленковым, как и они друг с другом. По утверждению Молотова, они составляли неразлучную троицу ⁴⁷. Молотовым, разумеется, двигала неприязнь к Хрущеву — однако и сам Хрущев подтверждает его заявление: Берия «во время похорон Сталина и после проявлял ко мне большое внимание, выказывал свое уважение. Он вовсе не порывал демонстративно дружеских связей с Маленковым, но вдруг начал устанавливать дружеские отношения и со мной. Если, бывало, они вдвоем соберутся пройтись по Кремлю, то и меня приглашают. Я, конечно, не противился, хотя мое негативное отношение к Берии не изменилось, а наоборот, укрепилось еще больше» ⁴⁸.