Хрущев

В марте 1947 года ЦК компартии Украины постановил «усилить партийную и государственную работу», разделив посты руководителей партии и правительства, которые до сих пор совмещал Хрущев. Первым секретарем ЦК был избран Каганович, а Хрущев остался лишь первым секретарем Киевского горкома и обкома.

Речь Хрущева на заседании ЦК прозвучала неожиданно скромно. Вместо обычных шуток, пословиц и едкой критики в адрес товарищей он вдруг занялся «самокритикой», признал «серьезные ошибки в партийном и правительственном руководстве сельским хозяйством, ошибки, слишком хорошо заметные на Украине» ⁸⁹. До сих пор имя Хрущева постоянно мелькало в украинской прессе: с мая 1947 года его становится не видно и не слышно. Многие из жертв Сталина прошли этим путем: отставка — замалчивание — арест — расстрел.

Позже Хрущев рассказывал, что был тяжело болен. И это правда: простыв, он подхватил воспаление легких. Рада Аджубей вспоминает, что «отец был на грани смерти: если бы не Каганович, он бы не выжил». Каганович привез из Москвы врача, который начал лечить Хрущева пенициллином — что требовало немалой гражданской смелости, поскольку Сталин не одобрял западных антибиотиков ⁹⁰. Однако и пенициллин не принес немедленного облегчения. Сын Хрущева рассказывает, как двое профессоров «скорбно качали головами», выходя из спальни больного. Сергей вспоминал «безжизненное серое лицо отца, хриплое дыхание, бессмысленный взгляд» ⁹¹.

Но болезнь отступила, и доктора рекомендовали Хрущеву отдых на море. Поначалу он просто сидел, завернувшись в пальто, на латвийском берегу, пока дети храбро плескались в холодной воде, — но скоро уже начал охотиться на уток на близлежащих озерах. В середине августа он слетал в Калининград посмотреть на новую шерстяную ткань, разработанную немецкими учеными, а в первых числах сентября вернулся в Киев.

Это был первый «отпуск» Хрущева с предвоенных лет. Удивительно, как он не надорвался задолго до сорок седьмого. Возможно, простуда стала последней каплей, сломившей оборону измученного организма. Неудивительно, что переутомленный Хрущев не пытался бороться за власть. Когда Сталин спросил, не нужна ли ему «помощь», вспоминает Хрущев, — он искренне обрадовался. Прибыл Каганович, «все разошлись по своим местам и занялись своим делом» ⁹². Рада «тоже не заметила в семье никаких перемен. Все мы прекрасно знали Кагановичей… Приехав в Киев, они заняли дачу номер один; наша дача, номер два, была как раз напротив. Мы дружили с их детьми, часто вместе ходили в кино. Кагановичи бывали у нас в гостях, а мы — у них. Они с Никитой Сергеевичем часто гуляли вместе, вместе ездили на работу. Так что, по крайней мере на уровне семьи, смещение отца не выглядело трагичным» ⁹³.

Если Хрущев и чувствовал себя униженным — ему хватило гордости этого не показывать. К тому же опасность еще не миновала — особенно когда Каганович начал кампанию против «буржуазного национализма». Он не просто клеймил националистических «уклонистов» (намекая, что Хрущев к этой задаче подходил недостаточно ответственно), но и нападал на людей, связанных с Хрущевым. «Сам еврей, против евреев? — удивлялся Хрущев. — Или, может быть, это было направлено только целевым образом против тех евреев, которые находились со мной в дружеских отношениях?» ⁹⁴Кроме этого, Каганович критиковал Рыльского и Довженко ⁹⁵.

Кризис в промышленности и сельском хозяйстве Каганович объяснял происками «украинского буржуазного национализма». К пленуму ЦК, намеченному на зиму 1947/48 года, он начал готовить выступление под названием «Борьба с национализмом как главной опасностью, угрожающей Коммунистической партии Украины» ⁹⁶. На горизонте собирались грозовые тучи — а Хрущев все еще зализывал старые раны: съездил вместе с Радой в Петрово-Марьинский район, по словам секретаря местного райкома Захара Глухова, явно с целью показать, как уважали его эти простые люди ⁹⁷. Однако вскоре, собравшись с силами и вернув себе былую форму, Хрущев начал борьбу со своим бывшим наставником. Каганович, писал он позднее, «обвинял в политических ошибках всех, кого видел вокруг себя», и многие из его обвинений «направлялись прямиком к Сталину».

«В конце концов до того дошло, — вспоминает Хрущев, — что Сталин мне позвонил: „Почему Каганович шлет мне записки, а вы эти записки не подписываете?“

— Товарищ Сталин, Каганович — секретарь республиканского ЦК, и он пишет вам как генеральному секретарю ЦК. Поэтому моя подпись не требуется».

В нарочито скромном ответе Хрущева содержался явный намек — сместив его с руководящего партийного поста, власть совершила ошибку, которую нужно исправить. Именно так и понял его Сталин.

«— Это неправильно, — сказал он. — Я ему сказал, что ни одной записки без вашей подписи мы впредь не будем принимать».