Хроноагент

— Стенографирую ваши показания. Хорошо. Здесь более или менее ясно. А как расценивать ваш призыв к дальнейшему отступлению?

Видимо, лицо мое выражает такое искреннее недоумение, что лейтенант от души смеется. Вытерев выступившие слезы платочком, он говорит:

— Вы там пели много разных песенок. Так вот, в одной из них были такие слова…

Он раскрывает папку, находит нужный лист и читает:

— “От границы мы землю вертели назад, было дело сначала. Но обратно ее закрутил наш комбат, оттолкнувшись ногой от Урала”. Что скажете?

В его карих глазах столько торжествующего идиотизма, что я теряюсь. Хорошо иметь дело с умным врагом, вроде Йозефа Кребса. Но иметь дело с дураком! Хотя нет. Этот лейтенант далеко не дурак. Я закуриваю.

— Слушайте, лейтенант, мне интересно: кто из нас двоих больший идиот, а кто только притворяется? Где вы здесь увидели призыв к дальнейшему отступлению? Вся песня говорит как раз о наступлении, о неминуемом наступлении. “Нынче по небу солнце нормально идет, потому что мы рвемся на запад!” Это разве не оттуда?

— Допустим. Но в первых-то строчках вы призываете отступать до Урала, чтобы от него оттолкнуться ногой.

Я вздыхаю. Пусти ворону в Париж, она и там на помойку сядет.

— А почему вы не хотите расценить эту строчку более широко, чем просто отступление до определенного географического рубежа? Что такое Урал? Это зона, где сосредоточена наша оборонная промышленность. Комбат из песни олицетворяет собой всю Красную Армию. Он отталкивается от Урала не как от Уральских гор, а как от всей нашей оборонной мощи… Что вы там записываете?

— Ох и хитер же ты, Злобин! Но нас не перехитришь! Хорошо. Оставим пока эту тему.

Лейтенант листает папку. Молчание затягивается. Вопрос звучит неожиданно, как выстрел:

— Когда и при каких обстоятельствах вас завербовал гражданин Колышкин Иван Тимофеевич?

— Завербовал? — От неожиданности у меня перехватывает дыхание.

— Да, завербовал. Или вы не знали, что Колышкин — агент абвера?

— Вы отдаете себе отчет в том, что вы говорите, лейтенант? Если бы генерал Колышкин не погиб геройской смертью, на глазах всей дивизии, вы бы ответили ему за свои слова. Колышкин, командир штурмовой авиадивизии, Герой Советского Союза, герой Испании — агент абвера!

— Вот-вот! — словно не замечая моего возмущения, цедит сквозь зубы лейтенант. — Именно в Испании он и стал агентом абвера, а если бы он не погиб геройской, как вы говорите, смертью, он сейчас тоже сидел бы передо мной.

Что это? Фарс или трагедия? У меня темнеет в глазах. Словно заметив мое состояние, лейтенант быстро спрашивает:

— Вы летали к нему в Гродзянку в июле месяце. С какой целью? Какие сведения вы ему передали?

— У вас, лейтенант, дикие представления о режиме поведения летчика в прифронтовой полосе. Вы думаете, что любой летчик в любое время может сесть в свой самолет и слетать куда ему вздумается? Как бы не так! Я летал в Гродзянку по приказу своего командира, и об этом есть запись в журнале боевых заданий. А сведения, как вы изволили выразиться, представляли собой планы взаимодействия нашего полка с дивизией Колышкина.

— И в эти планы вы вложили и свою информацию!

— Каким образом? Пакет был опечатан. Да и Колышкин его даже в руки не брал, а сразу приказал отдать его начальнику штаба.

— Колышкин — опытный враг. Да и вы, Злобин, я вижу, считаете себя крепким орешком. Но не забывайте, вы в Смерше! Здесь и не такие орешки раскалывают! Нам известны все ваши приемы. Однако вернемся к факту вашей вербовки. При каких обстоятельствах она произошла?

— Вы хотите, чтобы я начал сейчас наговаривать на себя и на покойника? Не добьетесь. Никакой вербовки не было и быть не могло. Если на то пошло, я и общался-то с генералом Колышкиным за все время не больше часа в общей сложности.

— А больше и не нужно было. — Глаза лейтенанта буравят меня как сверла. — Ни к чему резиденту подолгу общаться с рядовым агентом. Все задания вы получали и информацию для абвера передавали через третье лицо. Вы сами упомянули здесь, в этом кабинете, его имя.

Лейтенант берет лист бумаги, на котором он несколько минут назад делал записи, и смотрит на меня, победно улыбаясь.

— Колышкина Ольга Ивановна, военврач третьего ранга.

Интересно, табурет привинчен к полу или нет? Скорее всего нет. Это помещение не было изначально предназначено для допросов. Пусть со мной делают что угодно, после того как я убью этого следователя и уничтожу документы. Мне все равно, я свое дело здесь сделал. Но Ольгу я им не отдам. Чуть привстаю и подтягиваю табурет ногой. Так и есть, он не привинчен…

Сзади открывается дверь, лейтенант вскакивает и вытягивается “смирно”.

— Товарищ корпусной комиссар! Следователь…